отказавшись идти в поход вовсе. За это, конечно, будет опала, но это дело житейское и на положение в дальнейшем не влияет. Мое благоволение или полное отсутствие такового ни малейшего значения не имели, ибо «царь жалует землею, а не отечеством!» По-хорошему, за назначениями должен был следить Разрядный приказ, ведущий как раз на такой случай подробные записи – кто, где и у кого в подчинении служил. Но после Смуты часть архивов пропала, часть находилась в небрежении, и вообще, царь-батюшка: вас выбрали – вот вы и думайте.
Так ничего для себя и не решив, я в сопровождении думских бояр отправился в Успенский собор. Другого здания, способного вместить делегатов земства, в столице все равно не было, так что заседания по-прежнему проходили в нем. Впрочем, участников явно стало меньше. Одни отъехали для выполнения различных поручений, другие просто вернулись домой, исчерпав средства к существованию. Для меня было неожиданностью узнать, что никакого жалованья делегатам не полагалось. Участие в соборе было государственной службой, причем довольно обременительной. Началось заседание, как обычно, с богослужения. Затем думный дьяк Траханиотов зачитал что-то вроде проекта постановления о сборе пятины. Как мне успели доложить, земцы обсуждали этот проект все время, пока я был на богомолье. Обсуждали бурно, даже пару раз подрались, но все-таки сошлись на том, что мера эта необходима.
– Что скажет дума? – обратился я к боярам.
– Что тут скажешь, государь, – вышел вперед Шереметьев, – на святое дело не жалко.
– Ну, коли так, значит – с богом.
Траханиотов с поклоном подал мне развернутый свиток, начинавшийся словами: «Собор вся земли решил, бояре приговорили, а государь повелел…». Особенно бросался в глаза писаный золотом большой царский титул с перечислением всех княжеств и царств, входивших в государство, включая Великое княжество Мекленбургское. Другой дьяк принес золотую чернильницу с пером, и я, затаив дыхание, начал выводить под текстом документа латынью: «IOAN». Слава тебе, господи, на сей раз обошлось без клякс, и заулыбавшийся дьяк тут же посыпал подпись песком, затем сдул, после чего князь Мстиславский приложил под нею красновосковую печать.
Первое дело было сделано, и вперед вышли Бутурлин с Салтыковым. Первым начал говорить Бутурлин:
– Государь, ты повелел мне вместе с Бориской Салтыковым идти на вора, что сидит в Коломне и разоряет окрестные земли. А оный Бориска твоей государевой воле перечит, и оттого твоему царскому делу урон превеликий…
– В жизни того не бывало, чтобы Салтыковы под Бутурлиными ходили! – визгливым голосом прервал его спич второй ответчик, – помилуй, государь – невместно мне под Васькой ходить! Мы, Салтыковы, завсегда выше Бутурлиных сидели.
– Это когда же ты, пес смердящий, выше меня сидел?! – распалился в ответ стольник. – Еще отец мой бывал первым воеводой и в Большом, и в Сторожевом, и в полку Правой руки. А в твоем роду выше второго
