но все же больше он шутил, как шутит человек, не желающий рассказывать слишком много правды. За весь вечер он единожды взглянул мне в глаза. Черты его вмиг стали суровыми, и он отвернулся, отвлекшись на расспросы сыновей.
Тем же вечером Вайрон пришел ко мне в комнату.
– Ты никогда не думала, почему у тебя рыжие волосы?
Я вздрогнула, услышав непривычное обращение. Герцог отошел к окну и отвернулся, скрыв лицо. Мне вдруг представилось, как припухшие от недосыпа веки прикрывают его глаза, и Вайрон трет переносицу, стараясь не заснуть тут же у оконной рамы.
Альфред выкрашивал мои волосы в черный, едва становились чуть видны рыжие корни. Я всегда думала об этом скорее, как о блажи герцога, нежели как о необходимости: так мы больше были похожи друг на друга.
– Это… Странный вопрос, – я оторвалась от подушек и села на кровати. – Люди рождаются с черными и русыми волосами. Почему бы мне не родиться с рыжими?
Герцог не стал отвечать. На улице стояла темная ночь, и все, что было видно, – это отражение Вайрона. Я в упор смотрела на герцога, стараясь понять, о чем он думает, когда снова прозвучал вопрос:
– Ты совсем ничего не помнишь о матери? Ведь тебе что-то рассказывали?
Я пожала плечами.
– Меня считали проклятым ребенком. Со мной никто не говорил. Если бы с рождения меня не воспитывали в Цветочном павильоне вместе с иностранными невольницами, я бы и говорить не научилась.
Женщины в Цветочном павильоне были на редкость красивы и хорошо образованы. Они единственные относились ко мне так, как положено относиться к маленькой девочке: играли со мной в куклы, ухаживали за мной, учили, никогда не обижали. Но сейчас воспоминания были слишком размыты, чтобы горевать.
– Ты помнишь кого-нибудь из них?
– Из Цветочного павильона? – уточнила я. – Да, помню. Была одна рабыня – рыжеволосая, как я. Ее продали в Лапельоту.
Она меня очень любила, и я, кажется, проплакала не одну ночь, вспоминая о ней. Но могло статься, что я это выдумала. Со мной бывало такое – временами я вспоминала какие-то вещи, которых никогда со мной не приключалось и приключиться не могло. Наверное, это были сны – такие, после которых не сразу просыпаешься.
– Прости, что заставил тебя вспомнить, – герцог обернулся, ободряя меня улыбкой.
– Я никогда не забывала.
Вайрон присел на кровать у моих ног, долгим непонятным взглядом рассматривая меня.
– Хочешь послушать про Аксенсорем?
– Хочу.
Это была уже не та история, которую с открытым ртом мы слушали накануне. Своим отяжелевшим голосом герцог говорил о той крови, что проливали по его приказу в боях у границы Контениума, и о тех людях, что он потерял. Слова, будто огромные валуны, летящие с обрыва, крошили в пыль светлую историю о его путешествии,
