– самую светлую из всех – с ростовыми окнами, ловившими первые солнечные лучи. В одно из своих посещений Борель вместо жидкой каши или пюре принес яблоки – мальчик начинал переходить на жесткую пищу.
– Позвольте, я вам помогу, – Борель настойчиво взял из рук Модеста столовый нож. – Не могу видеть нож в ваших руках.
Модест легко прожевал мягкое яблоко, но проглотил через силу. Горло по-прежнему болело, и глотать было не столько больно, сколько страшно (несколько раз швы расходились, и приходилось перешивать заново).
– Таковы последствия ранений горла, – нравоучительно заметил Борель, видя, как кривится лицо аксенсоремца. – Что случилось, расскажете?
Борель задавал этот вопрос не единожды, но мальчик только отводил глаза и ничего не говорил. Он не ожидал услышать ответа и теперь, но почему-то Модест передумал молчать.
– Умерла моя царственная сестра.
– И вы впали в безумие, – кивнул Борель. – Это то, что называется узами крови?
Борель был не только врачом, но и ученым мужем, и наибольший интерес в нем вызывало уникальное тело неферу, по строению отличавшееся от человеческого всего одной железой, но хранящее множество тайн в геноме. Бледнокожие, златовласые, они имели один грех, и за него люди их ненавидели, – западные неферу прекращали стареть в пределах тридцати лет. Как? Почему? Объяснения, имевшиеся у людей с материка, вызывали лишь больше вопросов. Кроме того, существовала тайна еще более великая – узы крови. Кровь, текшая в их жилах, обладала поразительной силой связывать семьи на неком метафизическом уровне. Те из аксенсоремских мудрецов, кто умел управлять своими узами крови, могли предсказывать смерти и болезни близких, для остальных узы крови были известным обременением: уход из жизни одного из родственников тяжело подкашивал целые семейства, оставляя их мучиться от вполне физического чувства утраты.
– Нет. Не совсем, – ответил Модест, погодя. – Это то, что называется общей пуповиной.
– Одной пуповиной? Так это?.. Она была вашим близнецом?
– Не просто близнецом. У нас было вроде… одного сознания.
– Вот оно что! Удивительно!
– Прошу, не говорите ни с кем об этом! – спохватился Модест, заметив, как зажглись глаза Бореля. – Я… я сказал это в минуту слабости.
Несмотря на то, что Модест о многом не сказал, – ни о том, что в их едином сознании сестра была лидирующим элементом, ни о том, почему он попытался перерезать горло (в этом он не мог признаться даже себе; едва его мысли сворачивали в эту сторону, как в голове навязчиво стучало одно слово: «Ужасно!»), – он все равно сказал валмирцу, чужаку, больше, чем следовало.
– Не переживайте, – с готовностью ответил Борель. – Я понимаю особенности вашей закрытой культуры.
– Пообещайте мне!
– Я клянусь, ваше…
– Нет, нет! Не называйте меня… не так! Не королем! И принцем не надо.
– Но как же…
– Модест.
