в каждую его клетку. Воздух был густым, словно сам дом медленно разлагался вместе с ней. Едкий смрад въедался в легкие, и от этого невозможно было дышать. Рэй, захлебываясь, рванул к матери, висящей в петле. Она была неподвижна, ее глаза, дико вытаращенные, пусто смотрели в никуда. Кожа ее посерела, а на губах засохла кровь. Глотка, перекрытая веревкой, издавала хриплое шипение, словно жизнь все еще цеплялась за этот изуродованный труп.
Он закричал, подбегая к ней, в ужасе стараясь поднять ее тело, выхватить из этого кошмара. Схватив ее за ноги, Рэй изо всех сил пытался подтянуть ее вверх. Но тело было неподвижным и тяжелым, словно набитое свинцом. Он отчаянно дергал ее, но только еще сильнее усугублял картину – живот матери был разрезан, и с каждым его усилием внутренности медленно, но неумолимо вытекали наружу, стукаясь о пол с глухим звуком. Вязкая кровь и кишки заполнили все вокруг, пахнущие гнилью и разлагающимся мясом. Ее плоть была грязно-багровой, изуродованной и разорванной, словно над ней издевались, прежде чем она сама решила положить конец своему мучению.
Рэй стоял по колено в ее кишках, задыхаясь от подступающего рвотного рефлекса. Он скользнул в ее экскрементах, которые заливали пол, и, не в силах больше выносить это отвратительное зрелище и вонь, рухнул на четвереньки. Желудок его выворачивался наизнанку, и он начал рыгать, прямо туда, где лежали ее выпавшие органы. Отвращение смешалось с ужасом. Он смотрел на ее перекошенное лицо, на выпученные глаза, которые, казалось, смотрели прямо в его душу, обвиняя его в том, что он не смог помочь.
В отчаянии он кричал, заливаясь слезами, но время словно остановилось. Минуты тянулись, растягиваясь в вечность, и он так и сидел на полу, испачканный в грязи, крови и рвоте. Слезы текли по его лицу, омывая его в нестерпимой печали. Он не мог больше дышать, от боли в горле и груди, а мороз медленно сковывал его слезы, делая их ледяной маской на его лице.
Час, может больше, он так и сидел, не в силах ни оторвать взгляд, ни отступить. Холод заползал под кожу, пропитывая его тело. И, замерев в ужасе, он понял, что никто больше не придет. Ни помощь, ни спасение, ничего. Только он и это изувеченное тело.
С трудом поднявшись с пола, словно его тело стало непосильной ношей, Рэй потащился в ванную. Его ноги были ватными, а руки дрожали. Он посмотрел в зеркало, видя своего изможденного двойника с покрасневшими от слез глазами и грязными следами засохшей рвоты на лице. Он открыл кран, холодная вода текла сквозь его пальцы, капала на ладони, но он не ощущал холода. Беспокойно промывая лицо, он старался смыть с себя хотя бы внешние следы своего отчаяния. Но боль и страх глубоко въелись в него, словно яд.
Его взгляд случайно упал на бритву отца, лежащую на полке. Воспоминания нахлынули волной, и, не думая, он схватил ее. Бритва блестела под тусклым светом, обманчиво красивая, как приглашение к избавлению. Он смотрел на недописанное слово на своей руке – «ПРО» – и с безразличием приложил лезвие к коже.
Лезвие прорезало плоть с мягким, болезненно-сладким скрежетом, словно режешь бумагу. Кровь тут же выступила красными бусинами. Он наносил
