Анна. – Я скромно опустила глаза и занавесилась своими длинными ресницами. Вот такая смена стиля всегда производила убийственное впечатление на мужчин. – Не журналисткой, а актрисой вам надо быть. Да вы уже готовая актриса, – рассмеялся Аркадий Петрович. Смех у него был заливистый, мальчишеский, и глаза стали добрыми-предобрыми. – До четверга, Анна, до свидания.
Два дня ожидания… Да это и неплохо – полная свобода! Я пришла домой, налила стакан холодного молока, взяла зачерствевшую булку и пошла в сад. Дом стоял на высоком пригорке. Сад находился возле самого края обрыва, а внизу – река. Сад заброшенный, совсем неухоженный. Раскидистые яблони, несколько грушевых и сливовых деревьев. Трава – почти в рост человека, только в центре утоптана. Я подошла к краю обрыва. Совсем как в «Грозе» Островского – сейчас вытяну руки, сорвусь и полечу… Красота! И немножко жутко.
Выпив стакан молока, я растянулась под яблоней на шуриной огромной шерстяной кофте, положила ногу на ногу и, глядя в синее бездонное небо, вдыхая тончайший аромат осыпающихся яблок, начала мечтать. Это занятие мне нравилось больше всего на свете. Если бы этим можно было ещё и зарабатывать деньги! «Яблонька-яблонька, не дашь ли ты мне своего румяного яблочка? – Отчего же нет, – прошелестела яблонька женским приятным голосом. – Подставь руки. – Оп, поймала! Печка-печка (маленькая печка стояла в углу сада), не дашь ли ты мне своего испечённого вкусного кренделька. – Отчего же нет, – прогудела печка, – Подставь руки. Оп, поймала!..»
– Аня, вставай же, – услышала я сквозь сон и почувствовала, как кто-то тряс меня за плечи.
– Шурочка! – с трудом открывая глаза, пробормотала я, подожди немножко.
– Да какое там «подожди»! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Шестой час! – Я проспала больше шести часов. – Ты же совсем голодная. Пойдём!
Как мне жилось с Шурой? Это было хорошее время. У Шуры была своя жизнь, у меня своя. Готовили есть, как придётся… Вечерами Шура много писала, читала. Наши разговоры мне нравились своею непосредственностью, живостью. И, главное, что в душу никто друг другу не лез.
В четверг Аркадий Петрович предложил мне скучнейшую работу, которую только можно было представить себе, с гордым названием «диспетчер» в одном из цехов. А что он мог мне предложить? Я ничего не умела, а учиться рабочей профессии не входило в мои планы. Работать надо было сутки через трое (он преступил закон, так как мне ещё не было восемнадцати, а «детям» ночью работать нельзя). Но от этого предложения я не отказалась. Не возвращаться же, в самом деле, в Москву ни с чем!
Меня быстро ввели в курс дела, и работала я с бригадой коммунистического труда, которая возглавлялась приятным чудаком с усиками, больше похожим на клоуна из цирка, чем на рабочего. Ребята в бригаде были неплохие. Даже когда они уставали, то балагурили и шутили. И пока пройдёшь конвейер с одного конца до другого, чего только не наслушаешься в свой адрес. Я была у них одна – молоденькая, обаятельная девочка с большими, загадочными глазами, как они сами говорили.
