я хотела на вашу сигнализацию! ― провозгласила Инга.
– Ингуша, ты всегда была самой отважной среди нас. Для молодых поясняю: в 1967 году Инга Георгиевна со сцены объявила зрительному залу о том, что в Прагу вошли советские танки.
Юлия с интересом уставилась на даму. Про события в Праге она толком не знала, но поняла, что артистка совершила нечто отважное.
Инга затушила папиросу о корку апельсина.
– Что за вино? ― принимая второй бокал, придирчиво потребовала она отчета.
– Ну, Ингуша, дорогая, не из сталинских погребов, конечно.
– Сама вижу, ― отрезала дама.
– Мы люди простые, Кремлевскими застольями, в отличие от вас, неизбалованные, разжились чем могли в «Перекрёстк». Но вино неплохое, португальское.
– Верно сказано: неплохое. Раньше вино пьянило и веселило, а от теперешнего голова болит и задыхаюсь. Детка, передай, пожалуйста, винограду.
Инга глядела на Юлию.
– Да, конечно, ― встрепенулась Юлия, пробралась между стульев и поставила перед дамой блюдо с синей «Изабеллой».
– Садись. Что-то не узнаю. Новенькая?
– Я не из театра, ― улыбнулась Юлия.
Часть компании пошла курить, стало тише.
– Меня Глеб пригласил.
– А-а-ах, наш жгучий мачо увлечён очередной красавицей. Впрочем, Глеб не глуп, и возможно, всё серьезно: у тебя смышлёное лицо, глазки умные. Кто же ты?
– Эколог. Изучала биотехнологию, производство углеводородного топлива, много ещё чего. Сейчас учусь в аспирантуре, завтра уезжаю на полевые работы, сбор материала. Буду бурить болото, торфяники, определять, какие растения преобладали в прошлом. Это очень важно: знать, что мы утратили и куда движемся.
– Утратили… Да… Хоть кто-то делает что-то конкретное, а не пытается врачевать душу словом, полагая себя богом сцены. Потому что в устах таких грешников, как мы, актеры, это бессмысленно. Эколог! Молодец, детка, я сразу поняла, что ты ― умная девочка.
– Спасибо, ― смутилась Юлия. ― Глеб мне сказал: вы легендарная женщина. Вам Сталин после спектаклей цветы дарил.
– Жаба я старая, а не легендарная женщина, ― обронив скрюченную руку с перламутровым маникюром на стол, сказала Инга.
Юлия растерянно замолчала.
– Знаешь, сколько мне лет? Столько не живут. Девяносто один. Девяносто второй пошел. Это уже наказание: вот тебе, Ингуша, еще год, помучайся снова. К сестрёнке хочу. Заждалась она меня. Чувствую всё время, что душа её мается. А к мужу не хочу. И на том свете ему не прощу… Сестричка моя…
Инга бормотала всё тише. Уронив голову к плечу, прикрыв голубые глаза, бессмысленно перебирала виноград и словно забыла, где она и с кем.
В тарелке, в засыпанной серым пеплом апельсиновой корке, тлела папироса. И вдруг громко треснула, скрутившись в трубку, афиша цвета спитого чая.
Дождь, тихий как сон, и едва слышный
