и горланить песни, все, кому не спалось, отправились к Кремлю. Дворники разбирали головни, засовывали поглубже в снег, кое-какие из окон уже погасли, другие просто потускнели. Еще две ночи продлятся Святки, самое время ворожить и считать падающие звезды, потом все сказочное слопает скучная повседневность. Тамиле страшно захотелось снова повстречать давешнюю цыганку, порасспросить ее про суженого, про скорую свадьбу. Кого все-таки она имела в виду? Если смотреть на вещи широко, то имя баронессы Осинской в московских кругах имело вполне сносное звучание – больших капиталов за ней не водилось, но она и не бедствовала. То есть вполне могли отыскаться желающие породниться. Оно ведь как случалось: раз-два, pardon-plaisir, l’amour-toujours[5] – и пожалуйте к венцу. Нет! Подобного с Тасей решительно не будет – без сердечного замирания, интриг, мучительной и сладкой ломоты. И вообще она пока не согласна ни на кого, кроме Степана, хоть он ей и не пара, разночинец, грубиян, бросил ее ночью на произвол ряженых попрошаек, вдобавок вырядился бусурманином и не соизволил должным образом представиться maman. Зато он непохожий – непонятно, пересоленный или пересахаренный, но решительно не пресный. И разговаривает своими собственными словами, и смотрит не как все. Правда, теперь непросто станет ввести его в круг, потребуется ретивая помощь Андрея и прочих. Эх, хорошо бы произойти некоему чуду, чтобы он стал ей ровней или богачом или совершил небывалый подвиг, за что государь император пожаловал бы дворянскую грамоту и деньги. Ведь в книжках такое случалось, и не раз. Взять, к примеру, «Аленький цветочек»: все думали, что это чудище, а он оказался заколдованным принцем и писаным красавцем. Впрочем, Чумков и без того писаный красавец, так что титула и богатства вполне достаточно.
В Голутвинском переулке что-то мелькнуло – показалось, что снова цыганки. Тамила ускорила шаг, Мирра не отставала. Никто не давал головы на отсечение, что те не вырядились просто по случаю гулянья, а на самом деле каждодневно жили простыми русскими бабами – ткачихами или поварихами, но от них пахло чем-то ненашенским, диким и первородным, так что надлежало хорошенько принюхаться. И куда они подевались так неожиданно и некстати? Барышни, не сговариваясь, завернули в переулок, на противоположной стороне с карниза сорвалась и разбилась на сотни осколков отъевшаяся за праздники сосулька. Сзади раздался скрип и негромкие тычки копыт по наледи, как будто лошадь надела валенки. Тася воспряла: топать в темноте и тишине представилось неуютным и несвоевременным, лучше, как поначалу, в шумной и голосистой толпе.
– Тпр-ру! Стоять, кумушки мои! – донесся негромкий окрик.
Они остановились в ожидании нового розыгрыша, губы приготовили очередную улыбку. Ну, кто на этот раз: овцы или волки? Верткая Мирра обернулась первой, Тася собралась тоже посмотреть на шутников и встретила лошадиную морду. Дальше все чернело и путалось: всадник, мохнатая шапка, что-то бородатое, длинная шашка на боку. И тут же ей на голову опустился пыльный мешок – по всей вероятности,
Рardon – извините. Рlaisir – удовольствие. L’amour – любовь. Toujours – всегда
