и выругался; он не чурался крепких выражений, не удержался и здесь, второй раз наткнувшись на опостылевшую за последние дни фамилию. – Ну эта старая жаба пусть пока сидит, а вот сынулю придётся уволить к е**не фене. От греха подальше. Как обычно – пригреешь по блату, а они, смотри-ка, в себя верить начинают. Молодые, да ранние… Хотя, по-честноку, здесь и так все по блату. Даже уборщица. О! Кстати…
Пробежав глазами короткий список технического персонала, он удовлетворенно кивнул только дважды, зачитав фамилии рабочего по обслуживанию здания, он же слесарь-сантехник, и уборщицы: Чернышов и Дунюшина.
– Да-а-а, – протянул Вячеслав Дмитриевич,– хорошие дела! Ничего не скажешь…
Формально никакого повода для беспокойства не было: родственников в ближнем, а тем более дальнем зарубежьи у сотрудников нет, украинские фамилии достались им от пращуров в десятом поколении. Да и татарские, в общем-то тоже, но времена очень непростые наступили, тревожные. А ну, как завтра подтянут за цугундер? Ты что, мол, там за пятую колонну развёл? И объясняй потом, что не хохол. А тут ещё всякие дрищи гадят, типа Сытника этого…
Взгрустнулось что-то Вячеславу Дмитриевичу Губанько, районному прокурору: дел выше крыши, впору ночевать на работе, нервы ни к чёрту. А тут ещё дерьмо всякое в голову лезет…
Семью совсем запустил. Дома – одно расстройство. Жена просто свихнулась: всё ей не так, всё не эдак, всё мало. Избаловал, всю жизнь дома просидела, ни в чём отказа не было, никакой нужды не знала. Приедешь домой еле живой от усталости, а она пилит и пилит упрёками, хоть беги. Дома, говорит, не бываешь, на детей забил. Все прокуроры как прокуроры – видные, солидные, жёны не нарадуются: дом – полная чаша, в деньгах купаются, все курорты объездили. А ты, мол, ничего не можешь. Родителям своим жалуется. Тесть-генерал на днях звонил – ехидничал. И не ответишь ему тем же, а так послать охота, аж зубы ломит..!
Она и раньше ревностью изводила, всё помаду на одежде выискивала, а сейчас просто сдурела – житья не даёт. Так бы и вмазал порой! Да нельзя – нажалуется батюшке-генералу и пипец! Прощай и кресло, и кабинет, и карьера, и спокойная жизнь на пенсии! Так и грозится уехать в Москву, к папочке. Оскорбляет ещё: ты, говорит, не районный прокурор, а тряпка – никто в этом Мухосранске тебя не боится и не слушается. Что с ней поделать? Ума не приложишь…
А сын? Младший. Четырнадцать лет! Да он, Слава Губанько, в его-то годы в школьном ансамбле на гитаре играл, на полуакустической: и ритм, и соло. На дзюдо ходил. Летом в пионерлагере уже девчонок щупал. На мопеде гонял от гаишников. Да что там! Грехи молодости: ту самую электрогитару перед выпуском спёр из школы! Да-да. Стекло выставил и спёр! Смелый был, решительный…
А этот? С утра до ночи то в компьютер, то в ноутбук, то в смартфон уткнётся, и хер бы знает, чем там занимается. Никаких интересов! В школе оценки ставят, потому что папу-прокурора боятся. Неуч полный растёт, дуб дубом. На улицу гулять не ходит. Скутер купили – пылится в гараже. Что ни скажи – огрызается
