тот факт, что я сегодня утром мало похожа на человека и не выбегаю, по своему обыкновению, как сумасшедшая из дверей, тоже может быть причиной его удивления. Он машет рукой и отвечает с тяжелым корнуэльским акцентом, из-за чего мне требуется секунда, чтобы перевести его слова. Я представляю, что в другой жизни он мог бы быть фермером, который каждый день проходит по полю между рядами своих колосьев и бормочет что-то на своем языке, понятном лишь земле и птицам.
У меня остается еще десять минут до начала смены, и я решаю пойти на работу живописной дорогой: ныряю за гаражи, не доходя до восточного бастиона, и поднимаюсь по ступеням тайной лестницы. Как у любой лестницы в Тауэре, у этой тоже имеется своя встроенная система защиты, стопроцентно успешная: ступеньки такие шаткие, что я не могу перешагнуть больше трех за раз, чтобы не воткнуться лицом в бетон. Проход широкий, но закрытый. Кирпичи здесь всегда влажные, и жутковатый звук капели синкопирует с эхом моих шагов. В углу горит оранжевый фонарь, который бросает причудливые тени на каждую поверхность, находящуюся поблизости.
В тот момент, когда я снова вижу свет в конце тоннеля, сердце у меня в груди сжимается от страха. Там, где кончается проход, на стенах сидят проволочные скульптуры зверей. Металлические пасти искривлены в первобытном крике, а варварские клыки поблескивают в утреннем свете. Именно поэтому я никогда не хожу здесь ночью: в лунном свете кажется, что тела зверей постоянно меняют форму. Звезды заполняют их проволочные глаза, и выглядит это очень угрожающе. Я все время представляю себе, как они оживают, словно в фильме «Ночь в музее», пускаются в фантастический, разрушительный набег на Тауэр и не берут пленных.
Когда-то Тауэр и в самом деле был домом для подобных созданий. Здесь был зверинец, наполненный экзотическими животными, привезенными в качестве даров монархам от монархов и посаженными на цепь. Слоны и львы, белые медведи и обезьяны, все как один пленники, оставленные уничтожать друг друга и всех, кто попадется им в лапы. Я бы их пожалела, если бы скульптуры, увековечившие их память, не заставляли меня – взрослого человека, у которого есть настоящая работа и который платит настоящие налоги, – бояться проволоки.
Миновав наконец парад бабуинов, я выхожу во двор и снова оказываюсь лицом к лицу с Белой башней. В утреннем свете она выглядит благородно. Каждый обветренный кирпичик сияет, словно бриллианты в королевской короне: прекрасные и уникальные по отдельности, но ослепляюще великолепные вместе. Юнион Джек величаво полощется на флагштоке, гордо паря над Лондоном. Несмотря на то что его давно уже окружили небоскребы, полные одинаковых светло-бежевых офисов, Тауэр не дает себя затмить. Пусть он не такой высокий и изощренный, как его соседи, но его красота – в исторической силе, и ее невозможно повторить. Оказавшись у ее подножия, понимаешь, что нет здания ни более внушительного, ни более величественного, чем Белая башня. Стоять в ее тени – значит чувствовать, будто тебя перенесли в другое время; просто смотреть на нее кажется привилегией, доступной лишь королям.
