объяснения его не заинтересовали. Я понял, в чём состоит эта особенность характера индейцев. Они видят вещи такими, какими хотят их видеть, или такими, какими, по их мнению, они должны быть. Я мог бы быть бледным, как алебастр, с волосами цвета чистого золота, но если бы Бешеный Конь захотел видеть во мне индейца, он бы так и видел. Я бы действительно стал для него индейцем. На самом деле это странное изменение, по-видимому, уже произошло, поскольку с того дня он никогда не разговаривал со мной только так, как как один краснокожий с другим.
Эта привычка придавать чему-то ту ценность, которую они сами назначают, независимо от реальности, может быть единственным логическим объяснением того, что они принимали меня на своих советах как вождя. Это поистине удивительная способность – видеть другого человека в своём образе, не обращая внимания на то, что его кожа может быть одного цвета, а наша – другого. Изложение этого в двух предложениях из уст Бешеного Коня стало моим первым уроком индейской мудрости3.
Затем я рассказал ему, как его народ вызвал у меня большую симпатию.
– Это правда, – кивнул он. – В моем сне мне тоже это было сказано.
Зная их огромное почтение к видениям и любым откровениям, которые они могли таким образом получить, я решил подойти к нему с этой стороны в вопросе о таинственной целительной силе Хе Сапы, чувствуя в то же время большой стыд за
то, что таким образом воспользовался его дикими представлениями.
– Во сне познается вся истина. Не так ли, брат мой?
Мой вопрос прозвучал спокойно.
– Это правда.
– Прогуливаясь вечером, я оказался в тени Ванаги-Яти, Места, Где Собираются Души. Ты веришь в это?
– Совершенно верно, брат мой. Я верю в это.
– Так вот, когда тени сгустились надо мной, я получил великое видение.
– Это место святое.
– Так и есть, – ответил я. – И в этом сне, который я увидел в этом святом месте, передо мной предстало лицо. Оно было прекраснее любого другого лица.
Я подождал, но он ничего не сказал, только беспокойно заерзал.
– Это лицо ничего не говорило, но оно улыбалось мне и выводило меня из тени, освещая мой путь своим светом.
Я снова сделал паузу, и он снова промолчал.
– Это было лицо женщины, – объявил я, пытаясь сыграть на его уважении, как индейца, к святости чужого видения. – И это лицо воззвало ко мне, не словами, а улыбкой, сказав, что я должен следовать ему. Сказало, что, как только Вакан Танка вернёт мне силы, я должен следовать за ним. Только улыбкой оно сказало это. У меня острый язык, брат мой.
Это был первый, но не последний раз, когда я солгал Бешеному Коню.
Я внимательно наблюдал за ним, видя, что он глубоко тронут. Долгое время он сидел неподвижно, пристально глядя на костёр в типи.
– Это правда, – сказал он наконец. – Моё сердце неспокойно, но тебе
Терпимость индейцев к цвету кожи была абсолютной. Несколько сбежавших негритянских рабов стали уважаемыми членами разных племён, и по крайней мере двое стали вождями разных рангов.
