на того пацана за тем столиком, ― он кивнул на стол, стоявший напротив недалеко от нас. За ним сидели ребята из нашего отряда: вежливый до тошноты Куликов, толстозадый Митька и Гоблин. ― Он за добавкой первого бегал, а сейчас добавку второго несёт. Куда только в него влезет? ― задал риторический вопрос Сашка.К столику, указанному Сашкой с наполненной тарелкой подошёл худощавый, как из блокадного Ленинграда, лопоухий пацан невысокого роста.
– Богатырский аппетит! К концу смены растолстеет как Митин, ― сделал я заключение и встал из-за стола.
– А как его звать? ― спросил я Сашку.
– Асеев Колька, а кликают «Аськой», ― объяснил он.
Понятно теперь, с кем мне завтра дежурить выпало, подумал я. Кормили в нашем пионерлагере как на убой, в добавках не отказывали и хлеб без ограничений. Часть хлеба, который не смогли съесть, сушили. На выходе из столовой вечерами на столике стоял противень с сухарями. Но заносить их в палату запрещалось: лопай на улице, если голодный.
Было бы неплохо выполнить одну задумку, подумал я. Славы я не хотел, но, может быть, кое-кто, я мельком взглянул на Верку, обратит на меня внимание. Просто мне нужен помощник, и у меня получится!
На крыльце столовой Осипова тронула меня за рукав и напомнила просьбу поговорить с Куликовым. Пирогова, проходя мимо меня и Светки, сощурила глаза и демонстративно отвернулась.
***
Просьбу Осиповой я не забыл, могла бы и не напоминать. После обеда я хлопнул по плечу Куликову, указал на скамейку на спортивной площадке и предложил: «Пойдём поговорим». Куликов растерянно оглянулся вокруг. Пришлось успокоить: «Не трону, разговор есть». Мы присели в тени берёзки.
– Как зовут? ― поинтересовался я.
– Миша.
– Что ты такой пугливый, Миша? В пионерлагере не был?
– Не был.
– Как это?
– Я просил, тётушки не пускали. В школу провожают, и домой, и в Дом пионеров.
– Смелее будь, зубы не покажешь, загрызут. Вот тебе, Миша пионерское поручение, выступишь в самодеятельности с песней, похожей на итальянский язык, как этот, Роберто «Лопузо-Лаперузо», или как его по-другому, знаешь такого?
– Робертино Лоретти?
– О! Пусть, так и будет, как назвал. К Осиповой подойдёшь, она пояснит, что к чему. Уяснил?
Куликов растерянно посмотрел на меня, покраснел и… промямлил:
– Извините, я не смогу. Мне нельзя сейчас петь.
– Миша, вижу, ты не уяснил. Это не просьба, а пионерское поручение! Можешь расценивать его как нежданный понос: хочешь, не хочешь ― обязано быть!
Я улыбнулся от своей тирады. Куликов нервно мял пальцы, возразил:
– Я уже не могу дискантом петь из-за голоса, сорвусь. Петь нужно в диапазоне от «до» первой до «ля» второй октавы, а я так уже не смогу. И Робертино Лоретти уже не поёт дисконтом из-за голоса.
– Ля, фа, ― да какая разница? ― рубанул я рукой. ― Это художественная самодеятельность, а не конкурс в консерваторию. Главное участие, а не голос.
