видел заклинателей змей в Дели, людей, как конфеты глотающих огонь в Варшаве, встречал прорицателя в Берне, но это… – Даниэль замялся, подбирая слова. – Зачем кому-то жить вечно, если у него нет мечты?
Все тот же вопрос, но в других устах застал Сольвейг врасплох. Морской бриз пощекотал спину, забравшись под тонкий ситец платья. Она закрыла глаза, перед внутренним взором галопом промчались образы: «Береги ее, Сольвейг», «Мне нужно больше времени», «Как мало отпущено человеку, чтобы прожить сотню жизней в одной». И последний, неясный, будто в туманной поволоке: «Он обязательно вернется, слышишь? Северный ветер – ветер перемен». Сольвейг вырвалась из забвения. Даниэль, решив не прерывать ее раздумий, кидал камешки в воду. Замахнувшись в очередной раз, он оступился и чуть было не рухнул сам.
– Мы не представляем, что делать с отпущенным временем, и всё же мечтаем о вечности.
– Это ваш ответ? – Даниэль усмехнулся.
– Это слова Анатоля Франса[8].
– О, я знаю, кто он такой. Он чрезвычайно моден в Париже. Видимо, все дело в усах, – и Даниэль изобразил, будто подкручивает их кончиками пальцев.
Сольвейг расхохоталась.
– Мне пора открывать «Фургончик».
– Вы обещали мне прогулку по городу! – еще один камешек проскакал по водной глади.
Она натянула туфли и пожала плечами:
– Я обещаю вам ужин, если расскажете еще о Париже.
– Непременно, панна! – прокричал Даниэль уже ей в спину.
Сольвейг не знала, убегала ли от вопросов, на которые не имела ответов, или же от того, что сердце ее вдруг забилось чаще, словно искренний смех смягчил давно заржавевший механизм старой музыкальной шкатулки.
Готовка всегда завораживала Сольвейг, как и карты, – чтобы занять руки и упорядочить мысли. Она кружила по кухне, напевая и насвистывая вместе с закипающим чайником. В ритуале приготовления пищи было что-то первобытное: с тех пор как человек ощутил голод, пробудилась потребность в его утолении тысячей всевозможных способов. Ей нравилось представлять себя первооткрывателем и думать о том, как кто-то однажды зажарил мамонта, выкопал клубни картофеля или нарезал тонкими ломтями свежепойманную рыбу.
А джелато? По легенде, история его создания брала начало еще в Древнем Риме. Страдающие от жары римляне смешивали лед горных рек и озер с фруктами и самым сладким из ядов – сахаром. После умельцы догадались добавить в уравнение молоко. Все это было сродни алхимии. Зачем кому-то изобретать философский камень, если есть джелато?
Сольвейг привычно взбалтывала яйца с молоком и сахаром. В холодильнике в ожидании своего часа томились жирные сливки. Щепотка магии, немного лунного света и ванилина. Взбить до острых пиков, похожих на вечные Альпы. Припудрить какао-порошком с запахом томной горечи. Подогреть, остудить, перемешать. Нарезать клубнику – ее мягкая и упругая плоть истекала соком в руках. Растолочь орехи, хрустящие в ступке, как хрустит под ногами снег.
Все
Анатоль Франс (1844–1924) – французский писатель и литературный критик. Переформулировка автора.
