протискиваясь в прихожую и оттесняя соседку в коридор. – При встрече, а?
– Так он не выходит, – всплеснула она руками.
Руки были тонкие, костистые, с массивными агатовыми перстнями, увенчивавшими пальцы. Чем-то Горелова напоминала мне престарелую актрису. Или даже тетю Раю. Разве что роскошные кольца плохо вязались с засаленным байковым халатом и растоптанными тапочками.
– Мы здесь именно за тем, чтобы исправить ситуацию! – заверил лаборант.
– А вы… вы кто? – недоверчиво прищурилась старушка.
– Так говорю же – друг его! Ярослава!
– Ах да, точно, друг Яруши… – Госпожа актриса замерла с поднятым пальцем, припоминая. Уличив момент, Лёня схватил за руку Марго и протолкнул ее в коридор перед собой. – Хороший мальчик Яруша…
– Она бывшая учительница русского языка в гимназии. В старости у нее начались проблемы с памятью, – шепнул Лёня, увлекая нас вперед.
Опомнившись, Валентина Петровна засеменила следом:
– Я говорю, порядочный Яруша юноша. Не то что некоторые. Тут недавно один сосед заехал, гопнического вида молодой человек, надо вам сказать, – заговорщицки шепнула она, не обращая внимания, что ее никто не слушает. – Я ему на днях говорю: Сева, от тебя пахнет специями, зачем ты это делаешь, у меня аллергия! Или вот прошу вешать съемный стульчак на гвоздь. Ни в какую! Все ходит ночью мимо моей комнаты, кастрюлями какими-то гремит.
Сумрачный узкий коридор, казалось, тянулся в глубину дома бесконечно. Тусклая лампочка на шнуре бросала желтые отсветы на стены цвета гнилой травы. В душном полумраке пахло пылью, древним деревом, книгами и жареной рыбой. Повсюду были двери: двустворчатые, высокие, как в старинных залах для приема гостей. Паркетное покрытие с выпавшими ячейками и стертым рисунком устилали крошки. Мелкий мусор неприятно скрипел под подошвами. Где-то в сердце дома громко тикали часы.
– И им говорю: вешайте! А им хоть бы хны. Только плакаты свои в туалете могут лепить. Вот что они могут! – не унималась соседка. – А у нас, между прочим, барский этаж. Ба-а-арский![20] – потрясла она в воздухе кривым пальцем. – А заселяется все какой-то сброд.
У входа на кухню – я понял это по удушливому запаху рыбы, который здесь висел прямо-таки облаком, – Валентина Петровна отстала. Глянула на нас потерянным взглядом, явно забыв, о чем хотела сказать секунду назад, и скрылась внутри.
Лёня с облегчением выдохнул и остановился возле ничем не примечательной бежевой двери.
Правую створку украшал настенный календарь с красной рамкой-бегунком, остановившейся на четвертом февраля. Лёня уверенно сунул руку в нишу за календарем и извлек ключ. Не раздумывая, без стеснения отпер дверь. Из помещения хлынул живительный свет. Лёня вошел в комнату и поманил нас за собой. Мы оказались в просторной не то гостиной, не то библиотеке.
Книжные шкафы заполняли три стены из четырех. В правом углу, на
Барскими этажами в дореволюционном Петербурге именовались вторые и третьи этажи в лицевом флигеле (с видом на улицу). Там сдавались самые дорогие и хорошо отделанные квартиры.
