терпеть в доме такого ребенка?
По какой же необъяснимой причине Мэтью хотел ее оставить? Марилла чувствовала, что за ночь это желание брата не прошло, не исчезнет оно и дальше. Таков уж Мэтью – если что вобьет в голову, то держится за это крепко – и эта молчаливая настойчивость в десятки раз эффективнее любых слов.
После завтрака Энн вышла из задумчивости и предложила помыть посуду.
– А ты хорошо ее моешь? – недоверчиво спросила Марилла.
– Даже очень. Хотя лучше всего мне удается ухаживать за детьми. Тут у меня большой опыт. Жаль, что у вас нет детей, за которыми надо смотреть.
– Я бы не хотела, чтобы в моем доме было больше детей, чем сейчас. По совести говоря, ты одна большая проблема. Ума не приложу, что с тобой делать. Такого чудака, как Мэтью, больше не найти.
– Но он такой милый, – укоризненно проговорила Энн. – Просто замечательный. Он не противился моей болтовне – похоже, ему даже нравилось. Я сразу увидела в нем родственную душу.
– Вы оба немного не в себе, если ты об этом, – фыркнула Марилла. – Хорошо, вымой посуду. Не жалей горячей воды и потом вытри все досуха. Мне есть чем заняться сегодня утром, а днем надо будет поехать в Уайт-Сэндз и повидаться с миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там решим, что с тобой делать. Сейчас мой посуду, а потом поднимись наверх и застели наконец кровать.
Марилла держала Энн в поле зрения, пока она мыла посуду, и убедилась, что девочка ловко с этим управляется. Постель она убрала не так успешно, не освоив пока искусства борьбы с периной. Когда дело все же было закончено, Марилла, чтобы избавиться от девочки, разрешила ей пойти погулять до обеда.
Радость осветила лицо Энн, и она с горящими глазами бросилась к двери. Однако на пороге вдруг резко остановилась, повернула назад и села у стола. Свет померк в ее глазах, словно кто-то резко его потушил.
– Что еще такое? – недовольно спросила Марилла.
– Я боюсь выходить из дома, – проговорила Энн голосом мученика, лишенного всех земных радостей. – Если я здесь не останусь, нет никакого смысла еще сильнее привязываться к Зеленым Крышам. На воле я перезнакомлюсь со всеми деревьями, цветами, садом и ручьем и тогда всем сердцем их полюблю. Мне и так сейчас тяжело, и я не хочу, чтобы было еще тяжелее. Я с радостью вышла бы на улицу. Кажется, что меня оттуда зовут: «Энн, Энн, выйди к нам! Давай поиграем!» – но лучше не выходить. Что толку привязываться к чему-то, если впереди разлука. А находиться вдали от любимых тяжело. Я сначала очень обрадовалась, думая, что останусь тут жить. Здесь столько всего можно полюбить, и никто не станет тебе препятствовать. Но сейчас я смирилась с мыслью, что придется уехать, и потому боюсь выходить из дома – вдруг смирение снова покинет меня. Скажите, как зовут эту герань на подоконнике?
– Яблочная пеларгония.
– Я не имею в виду название. Какое у нее домашнее имя? Как вы ее зовете? Хотите, я придумаю имя? Можно, я назову
