После того, что Секст Тарквиний сделал с Лукрецией…
– Ну и что с того? Один мужчина изнасиловал жену другого, это не в первый раз и не в последний. Конечно, это преступление, но не повод отменять систему царской власти, которая сделала Рим сильным городом. Не забывай, что Тарквиний был царем, подарившим нам храм, которым ты так гордишься. Его враги просто использовали это изнасилование как предлог, чтобы возбудить народ против царя и занять его место.
Титу стало страшно.
– Гней, ты ведь не замешан в заговоре по возвращению царя? Ответь мне!
Гней сделал таинственный вид, и Тит понял, что приятель наслаждается его страхом.
– Нет, не замешан, – наконец сказал Гней. – Но не стану утверждать, будто не сочувствую разумным людям, считающим, что Риму необходим царь.
– Но, Гней, для такого, как ты…
Тит спохватился, сообразив, что должен говорить осторожно, чтобы не обидеть приятеля. Но в то же время ему хотелось показать, что он не такой невежда в политике, как, по-видимому, считает Гней.
– Коллатин патриций, а Брут – нет. Его матерью была сестра царя, но отец был плебеем. Выиграв выборы в консулат, эти двое установили прецедент на будущее. В республике любой достойный человек – патриций или плебей – будет иметь шанс править государством.
Гней хмыкнул:
– Какой от этого толк?
Тит не унимался:
– Сенат пополнился новыми людьми. Тарквиний убил столько сенаторов, что Брут с Коллатином номинируют новых членов каждый день, чтобы довести число сенаторов до трехсот. И не только патрициев, но и плебеев.
– И того хуже! Разве это предел мечтаний человека? Стать одним из трехсот?
Тит нахмурился, искренне озадаченный:
– Гней, мне кажется, ты не понял.
В отличие от Публия, который не колебался бы ни минуты, он не мог вот так, без обиняков, заявить: «В новой республике может найтись место и для тебя, Гней, хоть ты всего лишь безродный плебей!»
– Нет, Тит, это ты не понял. Эта республика, это так называемое народное правление – что оно может предложить человеку, кроме шанса стать обычным сенатором, одним из трехсот, или в лучшем случае консулом, первым среди равных и к тому же одним из пары, да и избранным-то всего лишь на год? Пока у Рима был царь – была надежда, было к чему стремиться.
– Я не понимаю.
– Надежда, Тит! Честолюбивый великий человек, отважный воитель – тот, кто на голову выше прочих, – в прежние времена мог надеяться когда-нибудь занять трон, стать истинным правителем Рима. Но теперь, когда нет монархии, когда ее заменила эта жалкая республика, – какая надежда остается для такого человека?
Тит смотрел на друга, завороженный и устрашенный. Неужели Гней действительно воображал, будто может когда-нибудь стать царем Рима? Откуда взялось это неуемное честолюбие? Чего оно заслуживает – страха или восхищения?
Он почти жалел о том, что
