что чувствовала: прочили за своего робкого сына увальня. Да и в других комнатках, которые снимала, было настолько неуютно и тоскливо, что почти не ночевала в них, мотаясь меж Карачевом и Брянском в набитых автобусах, которые зимой изрядно промерзали.
Появился в Комитете новый журналист. Стас Могилевский. Красивый! Чистое бледноватое лицо, большие темные глаза с пристальным взглядом, правильный нос, а над ним – высокий лоб с тёмным чубом. Приходя на работу, долго бродит из угла в угол, потом усаживается за стол, непременно ставит перед собой графин с водой, берет ручку, – писать сценарий передачи, – но… Но на этом всё и заканчивается. И так – уже несколько дней. Интересный ли напишет сценарий, и напишет ли вообще?
В библиотеке взяла сборник поэта Евгения Евтушенко «Обещание», и теперь стихи его – словно освежающий дождь после долгих дней жары.
Я без сказок любви не хочу.
Ничего в том не вижу хорошего,
Что за счастье своё не плачу,
Красота достается так дешево!
Думал долы и горы пройду,
Чтоб коснуться руки твоей с трепетом.
Ты ж – себе, да и мне на беду!
Оказалась прирученным стрепетом…
Или это:
Тают отроческие тайны,
Как туманы на берегах.
Были тайнами Тони, Тани
Даже с цыпками на ногах.
Были тайнами звезды, звери,
В поле – робкие стайки опят.
И скрипели таинственно двери,
Только в детстве так двери скрипят…
Такие стихи будоражат сердце.
Сборник Евгения Евтушенко «Обещание» и впрямь стал для меня тогда удивительным открытием. А появлялись подобные публикации при «Хрущёвской оттепели», как потом назовут те годы относительной свободы.
Сегодня на собрании разбирали «неблаговидный поступок комсомольца Александра Федоровского», – соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, – и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: «Сама она… я по молодости… я по неопытности». Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал:
– Мало ли что не любишь! Ты – комсомолец и обязан жениться!
Когда в очередной раз стал «клеймить», то вдруг Стас Могилевский встал и, молча, направился к двери.
– Куда Вы? – остановил его Луньков.
– Александр сам должен решить, что ему делать, – сказал наш, только что утверждённый, журналист и вышел.
Молодец Стас!
А Луньков… Он развел руки и на его лице, кроме удивления, я прочла: ну, что ж, тебе это так не пройдет!
Не могу вспомнить о Лунькове ничего, что помогло бы ярче прописать его портрет, а вот улыбку помню, – неискренней была, фальшивой и потому неприятной. Да и фамилия его Луньков… Словно выскальзывал из рук, и никак нельзя было понять: что за человек?
А еще
