Может, по-твоему, еще я ему должен? Они не то что вексель – дом хотели продать, чтобы рассчитаться. Другой – тот же Аболтиньш, к примеру, стал бы церемониться? Ну-ка, скажи?
Калниньш промолчал.
– То-то! А я и парня к делу пристроил и кусок хлеба в руки дал. Да еще с банком за них рассчитался. Мало?
– Благодетель… Из отца душу мотал, теперь на сыне покатаешься.
– Да что ты все к той бумажке цепляешься? Бумажка, бумажка… Может, я про нее и вовсе забуду.
– Ты-то? – Калниньш скривился в злой усмешке. – Пожалуй, забудешь.
– А тебе хотелось, чтобы у меня память и вовсе отшибло? – тихо, с придыханием спросил Озолс. – Ну а мои долги кто вернет?! Вот эту самую… – Он зло хлопнул себя по протезу. Много мне потом помогли? На чурбак этот скинулись? Так-то, сосед, – чужое легко считать. А как оно досталось – слезами ли, кровью… А! – Озолс махнул рукой и заковылял по песку.
Лодки, одна за другой, отходили от берега. Море, по-утреннему тихое, стелилось зеркальной гладью. Далеко над заливом разносились веселые, зычные голоса рыбаков – те перекликались, перекидывались нехитрыми шуточками:
– Эй, Друкис, невод забыл!
– Где?
– У бабы под кроватью. Греби обратно, а то, глядишь, кто другой утащит, – дружно орали с соседней посудины.
Артур заметно нервничал: то схватится за плицу[2], то слани[3]поправит…
– Что ты мечешься, как Аболтиньш по трактиру? – не выдержал сидевший на руле Фрицис Спуре.
– Я? – вспыхнул Артур. – Так я же… это…
– Он же… это… – передразнил Лаймон. – Службу показывает. Думает, Озолс зятька будущего с берега увидит.
– Помолчи, Лаймон, – оборвал Фрицис. – А ты, сынок, спину-то побереги. Хоть она у тебя, видать, крепкая, да не таких здесь обламывали. Работаешь – и работай!
Артур поймал насмешливый взгляд Лаймона, недовольно насупился.
Летним солнечным днем по дороге, обсаженной высокими вязами, катила добротная Озолсова коляска. Она только что отъехала от станции – паровозный свисток и шум отходящего поезда ненадолго заглушил цокот копыт. В повозке, среди груды коробок и лакированных чемоданов сидела девушка. В свои девятнадцать Марта Озолс была удивительно хороша и, что случается нечасто, почти лишена кокетства. Но именно эта серьезность и придавала облику девушки особую, благородную прелесть. Серый, элегантно простой английский дорожный костюм очень шел ей.
– А пруд? За мельницей, где ивы? – расспрашивала она Петериса. – Не построили еще там новую купальню?
– За мельницей? – задумчиво переспросил возница. – Туда как раз на прошлую Пасху мельник свалился. От Круминьшей шел.
– Утонул?
– Как же, утонет! Теща с женой откачали. А он, как очнулся, – таких фонарей им навешал. Неделю синяки мукой присыпали.
Марта, отвыкшая от грубых деревенских нравов, только пожала плечами. Но, помолчав секунду, снова спросила:
Плица – черпак для откачки воды из лодки.
Слани – настил на дне лодки.
