хоть кто-то коснулся меня пальцем.
Я прихожу в себя, когда рука Кана цепко хватает меня за волосы и так сильно дергает на себя мою многострадальную голову, что у меня чуть гортань не трескается. Глухо рычу сквозь зубы.
– Знал бы твой братишка, куда лезет, не стал бы лезть. Знал бы, что ты отвечать будешь, не стал бы лезть.
– Заткнись, сука.
– Ты меня поняла, Морозова. Я тебе неделю даю, чтоб ты вернула то, что мы из-за Сереги проиграли, либо в следующий раз мать твою отмудохаем так, что не узнаешь ее.
Я не в силах сказать ни слово, лишь таращу полные ненависти глаза на Кана. Мне обидно и больно. Нет, не из-за того, что мне наподдавали так, что дышать тяжело, а нос явно разбит, а то что Серега, наворотив дел с компанией Кана, уже ответил сполна, но все равно что-то должен.
Теперь он не в состоянии ничего сделать. И я буду расхлебывать это дерьмо.
Впрочем, мне не привыкать, уже почти два года, как папа ушел на службу, я только и делаю, что решаю дела в семье.
Кан отшвыривает меня подальше, как провинившегося щенка, пинает по ноге на прощанье, и я уже радуюсь, что он просто уйдет, но тут его взгляд падает на мой вещмешок.
– А что у тебя там?
– Нет, не надо, не забирай, пожалуйста!
Подправив спавшую на самый нос шапку, Кан харкает на землю и подбирает мой мешок, деловито взвешивает его рукой. Одним резким движением вытряхнув содержимое, распинывает ненужные вещицы и подбирает марлю.
В глазах у меня темнеет. Я цепляюсь ногтями в землю и, брюзжа кровавыми слюнями, кричу:
– Нет, пожалуйста, не забирай их! Я тебя очень прошу, Кан! Хочешь, избей меня еще раз, но не трогай бинты! Я их Сереге несу!
Кан смотрит на меня оценивающе, перекидывая пачки марли из руки в руку. Я знаю, что ему меня не жаль. Как не жаль было семнадцатилетнего парня втягивать в бои за деньги. Но в эту секунду мне нужна хоть самая малость сочувствия, хотя бы сейчас.
И он мне ее дает.
– Ну мы ж не звери совсем, хоть и из Дыбов. В часть долга это будет. Девятнадцать тысяч пятьсот теперь должна, Софийка.
Это можно назвать данью сострадания, но мне больно даже сильнее, чем когда Кан вмазал по носу. Но не показываю никаких эмоций, пока Кан и его компания не уходят, растворяясь в темноте арки.
У нас в семье правда все было хорошо, пока не забрали папу. Пока Серега не пострадал. Теперь я не уверена, что смогу продлить нашу жизнь хотя бы на еще один день.
Еще какое-то время я лежу на земле, размазывая кровь по лицу рукавом кофты, лихорадочно соображая, что сейчас делать, как выкручиваться. Хочется разрыдаться всласть, но и не помню, когда в последний раз ревела от души. Даже когда принесли полумертвого Серегу домой, даже когда нет писем от отца, даже когда меня избили законодержцы, схватив с полными карманными ворованной картошки из магазина. Никогда не плакала.
И сейчас не буду.
Еле как встаю, ахаю от стрельнувшей
