и паном Яцеком.
Пан Михал тяжело вздохнул, задумался, и вскоре продолжил:
– Смена прошла как всегда спокойно и без происшествий, если не брать во внимание то обстоятельство…
– То обстоятельство, что… – Подсказал детектив замявшемуся вдруг сторожу.
– Что, некто неизвестный не заметил меня в темноте, наступил на руку и раздавил часы!
Боньчак снял часы и протянул их Качмареку. Стекло потрескалось. Стрелки остановились на десяти часах двадцати двух минутах, что могло означать только одно – у следствия появилась информация о времени, когда злоумышленник покинул школу или же, наоборот, в неё проник! Уже кое-что!
– Очень обидно. – Продолжил сторож. – Эти часы мне вручил при большом скоплении народа один милицейский полковник. И они уже тогда постоянно показывали десять часов двадцать две минуты. Оказалось, на заводе забыли всунуть в них три или четыре шестерёнки.
Внутри у Влодьзимежа похолодело и даже что-то оборвалось.
– Почему же вы их не выкинули? – Злобно спросил он у пана Михала.
– Неужели не ясно? Они придавали мне солидности. А ещё служили напоминанием о моём героическом прошлом.
Тут бы пану Михалу можно было рассказать, что не было б никакого утопающего, не прострели он со зла резиновую лодку, барахлящий мотор которой распугал всех уток в радиусе десяти километров, но эту тайну старик в том же шестьдесят восьмом пообещал унести с собой в могилу.
– Могли бы вы опознать человека, раздавившего вам часы? – С надеждой поинтересовался Качмарек.
Боньчак, не задумываясь, ответил, что мог бы, разгляди тогда в темноте его лицо, но одно можно сказать точно – голос нарушителя показался ему чрезвычайно знакомым.
– И что он вам сказал?
– Пардон, пан Михал. Да-да, припоминаю, именно это он и сказал. Пардон, пан Михал. А ещё я могу поклясться, что слышал этот баритон сотню раз, но кто это был – сказать не могу. Хоть на электрическом стуле меня жарь!
Влодьзимеж высказал надежду, что пан Михал обязательно сообщит, если вдруг что-то вспомнит и вместе с неприлично отъевшимся Мулярчиком направился к выходу.
Уже возле двери Качмарек остановился, и, повернувшись к Боньчаку, спросил, почему тот ни разу не поинтересовался, что такого произошло в школе, раз директору пришлось обращаться к целому частному детективу?
– Всё моё безразличие – напускное. – Объяснил сторож.
Он жутко боится услышать нечто такое, из-за чего ему придётся пить в два раза больше, чтобы, как и прежде, безмятежно засыпать на рабочем месте. Влодьзимеж понимающе кивнул и, борясь с безотвязным желанием наплести Боньчаку про маньяка-геронтофила заведшегося в школе, быстро вышел из кабинета.
7
Если бы дело происходило в осеннем лесу, то, отбросив лень, стоило бы художественно описать волнующую свежесть
