правило, быстро надоедало отвечать полными ответами на дежурные вопросы. Эту мою привычку, выработанную с целью тренировки языковых навыков, ее теперь особенно вдруг захотелось бросить. Равно как и многие другие. Я чувствовал себя подуставшим повторять одно и то же. Как будто набил оскомину на языке, и тот зачастую еле ворочался. Ничего не мог с собой поделать. Просто столько раз повторял все это стольким разным людям, что значение того, что теперь, например, уже не далее как завтра, я действительно уезжаю, для меня подзаветрилось. Я даже привык к этому ожиданию отъезда и слабо представлял, как он сам будет выглядеть и что мне должно испытывать. Хотя последние несколько недель, а скорее всего меньше, так как дни в календаре уже часто забывал вычеркивать, мысли об отъезде из Парижа вытесняли все остальное, и я спокойно засыпал, с улыбкой на губах представляя всю эту суету по приезде на старое новое место.
– Ну и куда ты теперь? Домой – обратно в Россию?
– В горы. Думаю, сезон там отработать, а потом домой.
– А ты уже начал искать работу?
– Да нет пока. Сезон ведь только где-то в ноябре начинается, я подумал, что еще успею, – соврал я, чтоб не сглазить лишний раз.
– Зависит от станции, от работы, некоторые уже сейчас начинают искать персонал. Лучше, если сам туда съездишь и в руки отдашь CV. Я думаю, тебя возьмут в ресто какой-нибудь, к тому же ты еще и по-русски говоришь, там такое сейчас довольно востребовано.
– Ну да, шеф, как раз тоже так и думал.
Тут меня позвали сверху, и я, заученно извинившись, выпорхнул через три ступеньки из кухни, располагавшейся на цокольном этаже.
Наверху Гвенаель попросил выкинуть пустые бутылки, накопившиеся за неделю в количестве меньшем, чем когда-то бывало за один только неполный вечер.
Мне даже не понадобилась тележка на двух колесиках, на которой я обычно вывозил их, пробиваясь потом через толпу праздно гуляющих по тротуару прохожих, гремя склянками на всю улицу, стараясь не разбить ничего и то и дело слегка раскатисто восклицая: Pardon!
Сейчас я шуршал черным мусорным пакетом в руках, специально выбирая дорогу так, чтоб идти в тени, – спешить было некуда. Клиентов не предвиделось, за сегодня уже как за полную смену заплатят, и можно прогуляться чуть-чуть после того, как скоро отпустят. А потом съездить домой, собрать вещи. Так думалось, пока шагал по брусчатке.
Завернул за угол школы и привычно обнаружил там мусорку для стекла в виде огромного зеленого куба с усеченными углами. Бросая «кадавров», как назвал их Гвенаель, одного за другим, с некоторым удовольствием вел подсчет. И всякий раз нервно моргал, когда пустая тара резко билась промеж себя. Ничего не мог с собой поделать – не моргать не получалось.
Остужающим эхом разносился звон по пустой улочке, после каждого такого удара становившейся, как мне казалось, на полтона светлей.
Закончив, взглянул на часы – оставалось работать около девяноста минут, но, скорее всего, меньше. Швейцарские часы, не дорогие, но швейцарские, я носил скорее для придания
