в сгущающихся сумерках в сторону Сити. – Они умные девушки и сильные. Все будет хорошо».
***
– Дорис, милая, не суетись, – улыбалась Лиззи. – Нас с Пэт вполне устроит одна маленькая комнатка на двоих.
– Видела бы ты нашу каюту на «Короле Георге», – подхватила сестра, разливавшая чай по белоснежным фарфоровым чашечкам. – Крохотная каморка с малюсеньким окошком, куда еле втиснуты две жесткие койки. О, смотри, Лиззи, – перебила она сама себя. – Настоящее английское бисквитное печенье! И сливки…
– Все-таки приятно вернуться домой, – согласилась сестра. – Даже если этот дом тебе не принадлежит.
Дорис всплеснула руками и укоризненно воскликнула:
– И как только у вас язык поворачивается такое говорить, мисс Элизабет! – Седые букли на голове старушки сердито затряслись. – Всем, что есть у меня, я обязана господину полковнику, – и все, что есть у меня, – ваше, девочки!
– Не сердись на нее, пожалуйста, – Пэт успокаивающе положила ладонь на руку няни. – Мы просто все еще не можем привыкнуть, что папы больше нет с нами.
– И что отругать нас, кроме тебя, теперь больше некому, – дрогнувшим голосом добавила Лиззи, беря старую няньку за другую руку.
Дорис растроганно погладила обеих девушек по волосам, те обняли ее с двух сторон и наконец позволили себе расплакаться. Весь страх, напряжение и горе, копившиеся в груди у обеих с самого начала восстания в крепости и усиливавшиеся во время пути через океан, нашли выход в этих горьких потоках слез.
Когда-то Дорис утешала девочек, плакавших из-за разбитой коленки или лишенных сладкого за шалости. О, если бы и нынешние беды столь же легко было развеять одним ласковым объятием…
***
Ангелочки на боках нового соусника выглядели на редкость пошло, но хотя бы не выделялись столь аляповато розовыми щеками, какими обладали непонятного пола пастушки, украшающие молочник.
Артур Джайлз, эсквайр, отвернул новую посудину картинкой от себя и с ужасом обнаружил лебедя в золотой короне, плывущего по голубой-преголубой луже на противоположном боку соусника.
– В воображении какого безумного мастера появились эти существа? – воскликнул он, отодвигая его подальше, пудинг был хорош сам по себе.
Артур произнес эти слова вслух, но втайне он надеялся, что их никто не услышит. Огорчать добрую тетушку убеждениями в неудачности ее покупок он бы никак не желал.
Потянувшись за тостом, он привычно состроил гримасу фавну на салфетнице и в очередной раз зажмурился, представляя в мечтах строгий аскетизм этой хмурой северной комнаты, из окон которой была бы видна лишь мокрая мостовая.
Смотреть на расшитую скатерть, армию столовых приборов, лес канделябров и стаю разноцветных подушек, рассевшихся, развалившихся, стоящих и лежащих, во всех мыслимых и немыслимых местах, было почти невыносимо.
Ах,
