к сантиментам. Слушает ли его кто-нибудь, его тоже не заботило.
Худое безбородое лицо было бесстрастно, даже брезгливо. Чувствовалось: недоволен собой. Тулуп он сбросил, но столь же уродливую танаидскую шапку с гребнем и широким оплечьем снять даже не помыслил. Похоже, сросся с ней, забыв на голове на годы, судя по засаленности и обтрёпанности.
– Ну, прости, дорогой. Раз уж дело сделано, придётся тебе жить. В моём доме больные не умирают. Я с тобой и так уж один раз понапрасну постарался – зря грызанул, – искоса глянул на перевязанную кисть чужака, покрутил носом и добавил, – хотя, ума не приложу, как я мог ошибиться, совсем нюх потерял: живого с мёртвым спутал!
Куренье травяных дымов, организованное его быстрыми руками, мгновенно отпугнуло прилипчивую детвору, с визгом вылетевшую веселиться наружу.
То, что больной обмяк и не сопротивлялся, помогло Вознице, не тратя времени на утешенья, быстро и ловко обмыть и перевязать его, пристроить укрепы к переломам. При этом он всё время что-то приговаривал, приборматывал.
Иногда эти тексты были так красивы, что Перегрин, обрывочно приходя в сознание, даже изумился: это ж подлинная поэзия! Но чувствовал, что если бы спросил этого худосочного обтрёпыша, что все эти песнопения означают, тот просто отшутился бы, плотней надвинув свою уродливую шапку.
Края, в которые удалялся бедный Перегрин, на этот раз были полны материнской заботы и ласки.
– Что с тобой, мой бедный?
– Мне плохо, мама!
– Чем тебе помочь?
– Как жаль, что ты не со мной!
– Я с тобой, мой родной!
– Мама-мама, я не хочу жить!
– Тебе нельзя, без тебя она не выживет.
– Кто «она»? Моя Оливия умерла и похоронена. Моё сердце, моя жизнь похоронены вместе с ней. Там, рядом с этой проклятой лощиной, погубившей нас.
– Твоя маленькая дочь без тебя не выживет. Держись мой дорогой! Тебе просто необходимо выжить, чтобы могла выжить ваша с Оливией девочка!
– …Родилась девочка?
– Да…
– Она выжила?
– Пока она жива. Но что с ней будет дальше, зависит от тебя.
– Но где же она?
– Ты найдёшь её…
– Мне придётся жить?
– Тебе придётся помочь ей, милый…
2
Перегрин так загулялся по ту сторону сознания, что Возница забеспокоился.
Ему было непонятно, что он сделал не так, почему больной так долго не приходит в себя. Оставалось попробовать ещё одно средство. Он достал перстень, ради которого пришлось откусить палец чужеземца, покрутил его. Очень старая вещь. И очень непростая.
Он не ошибся в своём предположении. Как только перстень оказался на пальце, соседнем с откушенным, …больной открыл глаза.
– Где ребёнок? – пробормотал
