и не обратили внимания, что рядом с Данко еще пылает его жертвенное сердце.
Данко стал излюбленным героем юности восторженного скитальца. Для Алексея подвижник был подобен метеору, сжигающему себя, дабы осветить мир другим…
Первым учителем Алексея был повар, вторым – адвокат, третьим – политический ссыльный. Очарованный красочными рассказами самородка, каторжник настойчиво советовал ему записать их в простодушной манере…
I. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ – ОЛЬГА
Жить для любви
Чувства переполняли страждущую душу Алексея с тех пор, когда из-за неразделенной любви он выстрелил себе в грудь, оставив записку: «В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце»…
Через некоторое время Пешков сошелся с женщиной, которую полюбил и ужасно ревновал. Ему было двадцать лет, когда обиженный жизнью, нескладно одетый, он обратил на себя внимание синеглазой молодой женщины, украшенной охапкой пышных волос и наделенной чувством юмора. Уже назавтра они катались на лодке, и день был самым лучшим от сотворения мира, изумительно сверкало солнце, над рекою носился запах земляники. Они прибыли на пикник, он вынес ее на руках, а она восхищенно сказала: «Ну какой же вы силач!»
Ольга была дочерью нижегородского врача и сама медик. В течение долгого романа Горький называл Каменскую своей женой. В это время Пешков работал у адвоката и писал рассказы для местной газеты. Он ни от кого не скрывал своей жизни c женщиной:
Втащив меня за руку в комнату, толкнув к стулу, она спросила:
«Почему вы так смешно одеты?»
Бородатый мужчина, сидя на кровати, свертывал папиросы.
Я спросил, указав глазами на него:
– Это – отец или брат?
– Муж! – убежденно ответил он.
– А что? – смеясь, спросила она.
Нижняя губа маленького рта ее была толще верхней, точно припухла; густые волосы каштанового цвета коротко обрезаны и лежат на голове пышной шапкой, осыпая локонами розовые уши и нежно-румяные девичьи щеки. Очень красивы руки ее, – когда она стояла в двери, держась за косяки, я видел их голыми до плеча.
Одета она как-то особенно просто – в белую кофточку с широкими рукавами в кружевах и в белую же ловко сшитую юбку. Но самое замечательное в ней – ее синеватые глаза: они лучатся так весело, ласково, с таким дружеским
любопытством. И – это несомненно! – она улыбается той самой улыбкой, которая совершенно необходима сердцу человека двадцати лет от роду, сердцу, обиженному грубостью жизни…
Я чувствовал себя в состоянии опрокинуть любую колокольню
города, и сообщил даме, что могу нести ее на руках до города – семь
верст. Она тихонько засмеялась, обласкала меня взглядом, весь день
передо мною сияли ее глаза, и, конечно, я убедился, что они сияют
