на жизнь, – она уже внушила мне унизительную глупость попытки самоубийства. Я не понимал людей, их жизнь казалась мне неоправданной, глупой, грязной. Во мне бродило изощренное любопытство человека, которому зачем-то необходимо заглянуть во все темные уголки бытия, в глубину всех тайн жизни, и, порою, я чувствовал себя способным на преступление из любопытства, – готов был убить, только для того, чтобы знать: что же будет со мною потом?
Когда не знаешь – выдумываешь, и самое умное, чего достиг человек, это –
уменье любить женщину, поклоняться ее красоте, – от любви к женщине родилось все прекрасное на земле.*
Однажды, купаясь, Алексей прыгнул с баржи в воду, ударился грудью о наякорник и захлебнулся. Ломовой извозчик вытащил его. Парня откачали, пошла кровь, и он должен был лечь в постель. К нему пришла его дама. Алексей спросил, видит ли она, как он любит ее…
«Да, – сказала она, улыбаясь осторожно, – вижу и, это очень плохо, хотя я тоже полюбила вас… Прежде чем решить что-либо, нам нужно хорошо подумать, – слышал я тихий голос. –И, конечно, я должна поговорить… я не люблю драм»…
Конечно, так и случилось: ее супруг пролил широкий поток слез,
сентиментальных слюней, жалких слов, и она не решилась переплыть на мою сторону через этот липкий поток.
«Он такой беспомощный. А вы – сильный!» – со слезами на глазах сказала она.*
Вскоре в состоянии, близком к безумию, Алексей ушел из города и два года шатался по дорогам России, пережил много приключений, но все-таки сохранил в душе милый образ.
А когда ему сообщили о ее возвращении из Парижа и она, узнав, что он живет в одном городе с нею, обрадовалась, – двадцатитрехлетний юноша упал в обморок. Муж ее остался во Франции. Он не решился пойти к ней, но вскоре она сама, через знакомых, позвала его. Теперь она показалась Алексею еще красивее: все также молода, тот же нежный румянец щек и ласковое сияние васильковых глаз.
И вдруг она спросила:
–– Ну, что же? – вылечились вы от любви ко мне?
–– Нет.
Она видимо удивилась и все так же шопотом сказала:
«Боже мой! как изменились вы! Совершенно другой человек»…
Я прочитал ей мой первый рассказ, только что напечатанный, – но
не помню, как она оценила его, – кажется, она удивилась:
– Вот как, вы начали писать прозу!
Мне до безумия хочется обнять ее, но у меня идиотски длинные нелепые
тяжелые руки, я не смею коснуться тела ее, боюсь сделать ей больно, стою перед нею, и, качаясь под буйными толчками сердца, бормочу: «Живите со мной! пожалуйста, живите со мной!»
Зимою она, с дочерью, приехала ко мне в Нижний…*
Влюбленные сняли у попа комнату, служившую когда-то баней. Алексею было мучительно стыдно за эту баню, за невозможность купить мяса на обед, принести игрушку ее дочке, за всю эту проклятую бедность. Его смущало, что он содержит свою даму в нищете,
