сени.
Мой инстинкт археолога просто зашёлся от восторга! Утварь древняя! Вот ухват поломанный, горшки на полках: глиняные, чугунные. К стене прислонилось настоящее корыто! На скамейках стояли шайки и небольшие бочонки. Я замерла, как Кощей перед златом. Хотя для меня все эти чашки и плошки были ценнее золотых слитков. Не выдержала и подошла ближе, оглаживая руками шершавые бока горшков, тёплую древесину бочонков. Из-за двери в комнату раздались чьи-то торопливые шаги, и в сени вышла худая женщина, с каким-то полупустым взглядом.
– Марфа! – вскрикнула она, – вернулась! Доченька! – Не успела я опомниться, как она сжала меня в объятьях, на миг даже взор её стал осмысленным, – вернулась! Стужайло! Радость какая. Марфа отыскалась!
В комнате кто-то громко крякнул, и показался высокий дородный мужик, густо до самых глаз, заросший чёрной, как смоль, бородой, где инеем блестела седина. Голова его, напротив, была лысой, как яйцо. Из-под чёрных, кустистых бровей льдинками сверкали холодные бледно-голубые глаза.
– Марфа? Где шлялась всю ночь, девка непутёвая?!
Я застыла, не зная, что и сказать. На выручку пришла моя мама, вернее Марфы.
– Почто зря обижаешь? Не с тобой ли она ушла за травами редкими?
Ага! Понятно теперь, кто меня на болоте бросил.
Стужайло странно взглянул на женщину и та вдруг вся поникла, будто выцвела разом, взор помутнел, как у рыбы.
– Иди, Марьяна, на стол накрой. Пусть поест.
Мужик развернулся и зашёл внутрь жилища. За ним пошли и мы.
Размеры единственной комнаты впечатляли. Направо от входа стояла большая настоящая русская печь. За ней, так называемый «бабий кут» или женский угол, огороженный тёсом. Сбоку печи из угла вёл голбец (прим. автора – конструкция для подъёма на полати, а также спуска в подклет) на высокие полати; под ними виднелся вход в подклет (прим. автора – кладовка в полу для хранения продуктов и вещей). От бабьего кута шла "стряпная" лавка за небольшим кухонным столом, где готовили еду. Над ним полки с посудой. Напротив двери под окнами стояли сундуки и скамьи, застеленные ткаными дорожками. Далее, слева от входа ещё сундук, заваленный каким-то инструментом, и за ним «коник» – широкая лавка, где спал хозяин дома.
В красном углу, что был от печи по диагонали, перед лавкой стоял добротный большой стол, застеленный скатертью с богатой вышивкой. Сейчас на нём дымился горшок с каким-то варевом, стояли деревянные тарелки с овощами, ягодами, солёными грибами. Чуть сбоку, под полотенцем, виднелся круглый румяный каравай, пахнувший просто одуряюще.
Желудок жалобно заурчал, рот наполнился слюной. И не помню, когда ела в последний раз.
– Садись, Марфушенька, – тихим, словно шелест, голосом, позвала меня Марьяна, мамой её язык не поворачивался называть.
Кивнув, шустро прошла за стол, взяла в руку ложку, зачерпнув из горшка густую кашу с мясом.
– М-м-м,
