вислоухая и совсем не злая.
Я объяснил господину офицеру, зачем мы приехали.
– О, твой отец старожил! – воскликнул щеголь. – Сейчас мы узнаем, в каком он корпусе.
– Он ищет камеру отца, – сказал я бабушке.
– Ты прекрасно говоришь по-литовски, – похвалил меня щеголь, роясь в бумагах.
– Спасибо, господин офицер.
– Не стоит благодарности. Очень сожалею, – продолжал он, – но детям свидания запрещены.
– Что он сказал? – дернула меня за рукав бабушка.
Я подавленно молчал.
– Что-нибудь неприятное? – не унималась старуха. – Он болен? Умер?
– Нет, нет, – ответил я, уставясь в голенище офицерского сапога: по нему текли слезы.
– Что ты, мерзавец, плачешь? – разъярилась бабушка. – Что он тебе такое сказал?..
– Так, так, – перебил щеголь. – Саул Клейнас.
– Клейнас, Клейнас, – заулыбалась бабушка.
– Его в нашей тюрьме нет.
– Как это нет? – сообразила бабушка. – Его выпустили?
– Нет, – сказал он. – Ему добавили три года за попытку к бегству и перевели в другое место заключения.
Но бабушка уже его не слушала. Она сникла, достала из кармана салопа пузырек с каплями, показала рукой на стакан, сверкавший на столе и, когда военный протянул его, капнула туда лекарство и выпила.
– А то другое место далеко отсюда?
– В другом конце Литвы, – ответил щеголь.
– Туда уж я не поеду. Мне пора собираться в другую дорогу.
– Очень сожалею, но ничем не могу помочь. – Военный щелкнул каблуками.
Бабушка еле плелась обратно.
– Вот так, Даниил, живешь, надеешься, и вдруг снисходит такая ясность…
Смеркалось. С реки тянуло прохладой.
– Ты не знаешь, Даниил, зачем я столько прожила на белом свете?
– Не знаю, бабушка.
– Неужто для того, чтобы ощипать еще десяток гусей?
– Не для того, – утешил я ее.
– А для чего? – спросила она. – Может, Он, – бабушка возвела очи к небу, – мне ответит?
Но Господь Бог, как и я, молчал.
– Бабушка! Мы прошли то место, где гусь спрятан, – наконец заговорил я.
– Он улетел, – сказала старуха.
– Протухший гусь? Улетел? – Я не узнавал свою бабушку.
– Улетел, Даниил… И я скоро улечу, – она взмахнула руками, как будто и впрямь приготовилась взмыть в воздух.
Бабушка слегла, как только мы вернулись в местечко. Дед по ее просьбе, обжигаясь, поставил ей банки, но они не помогли.
– Я позову Иохельсона, – сказал дед.
– Не надо.
– Доктор пропишет лекарство, и тебе станет легче.
– Ты, – бабушка притронулась к рукаву деда, – не к Иохельсону, а на базар сходи.
