Упал на грудь. Просил прощения.
– Поумнел в тюрьме, – ответил Дамский.
– И еще просил, чтобы вы про моего внука и его мизинец не забыли.
– Бабушка! – не вытерпел я.
– Достань, Даниил, из комода бритву для господина Дамского. Она бреет, как смерть.
Я открыл комод, достал оттуда подарок американского дядюшки и бережно подал парикмахеру.
– Поправляйтесь, – сказал Дамский.
– Приходите на похороны, – сказала бабушка.
– Да Бог с вами! – пристыдил ее мой будущий учитель.
– Я хочу, чтоб на моих похоронах собрались самые близкие люди и чтоб кто-нибудь пришел с гусем под мышкой.
– С гусем под мышкой? – У господина Дамского поползли, как червяки, вверх подкрашенные брови.
– Пусть гусь скосит глаз в яму и простит меня, злодейку… Приходите!
Парикмахер поклонился и вышел. Бабушка закрыла глаза, и я подумал, что больше она их никогда не откроет. Я подошел на цыпочках и ущипнул ее.
– Ты что делаешь, негодник? – напустилась на меня бабушка. – Человек умирает, а он щиплется…
Скрипнула дверь, и в комнату вошел могильщик с мешком в руке. Из мешка доносилось жалобное мяуканье.
– Я принес кошку, – сказал одноногий.
Кошка выскочила из мешка, огляделась и прыгнула на кровать к бабушке.
Старуха погладила кошку и сказала:
– Ты обещал отблагодарить меня, черт полосатый?
Иосиф промолчал.
– Я как-никак твоя бывшая невеста. Где же ты меня, Иосиф, похоронишь?
– Да ты всех нас переживешь, – пробормотал одноногий.
– Послушай! – сказала бабушка. – Похорони меня где-нибудь на пригорке. Там земля мягкая и теплая, как перина. И еще оттуда виден базар.
Бабушка, видать, бредила. О каком базаре она говорит? Разве она из-под земли его увидит?
– Хорошо, – сказал могильщик. – На пригорке так на пригорке.
– И глубоко меня не зарывай. Я и на том свете хотела бы услышать, почем в местечке пух и рыба.
– Хорошо, – сказал могильщик. – Отдыхай.
Неслышно вошел дед с прирезанными гусями.
– Господин резник тебе кланяется, – сказал он.
– Спасибо. Не теряйте времени, принимайтесь за работу. Мой бывший жених вам поможет. Поможешь, Иосиф? – обратилась она к могильщику.
– Не беспокойтесь, сейчас мы их ощиплем, – сказал одноногий.
Мы сидели и втроем щипали белых гусей. По комнате носился легкий, как первый снег, пух. Он падал на пожелтевшее лицо бабушки, но она его не смахивала.
– Это я ломала стенные часы, – вдруг произнесла она и шевельнула опущенными ресницами. – Прости, если можешь.
– Ну и что? – сказал дед. – Можешь их ломать сколько заблагорассудится.
– Я тебя не любила, – почти шепотом произнесла старуха.
– Ну
