Райнкинг или еще какой избалованной девчонкой, воняющей сигаретами и инди-роком?
Очевидно, что эти два молокососа знают в разы больше, чем говорят. Но если они что-то утаивают, я скоро выясню. Даже у закоренелых преступников тайны – лишь воздушные пузыри, сокрытые в грязи на океанском дне. Порой требуется землетрясение, а порой достаточно нырнуть и поворошить придонный ил – тайны по природе своей стремятся на поверхность, вырываются.
Нора погрузила Хоппера в машину и сняла с него темные очки. Он что-то буркнул, затем, пьяно вздохнув, растянулся на сиденье, закинул руку за голову и отключился. Нора снова покрутила радио. Нашла какие-то народные песнопения – «Лукавый рыцарь на дороге»[23], гласил дисплей, – устроилась поудобнее и стала смотреть на клочковатые поля за окном.
Утро устало протирало небо губкой, омывало дорожные знаки и ветровое стекло тусклой мыльной водой; покрышки отстукивали шоссейный ритм.
Мне тоже не хотелось разговаривать. Удивительно, где я вдруг очутился: рядом два совершеннейших незнакомца, за спиной у нас всевозможные истории, впереди ждет неизвестно что, но пока три тоненькие ниточки наших жизней бежали параллельно.
В «Брайарвуд».
– Гости для нас – не пациенты, – сообщила мне Элизабет Пул, шагая по дорожке. – Они на всю жизнь – члены семьи «Брайарвуд». Расскажите мне поподробнее о вашей дочери Лисе. – Она оглянулась на Нору, временно известную как Лиса и отставшую от нас шагов на двадцать. – Сколько ей лет?
– Первокурсница. Была, – ответил я. – Бросила.
Пул подождала продолжения, но я лишь улыбнулся и постарался изобразить неловкость, что не составило труда.
Элизабет Пул была коренастая, пухлая, за пятьдесят и с такой кислой миной, что я было решил, у нее во рту карамелька, однако минуты текли, а гримаса ничуть не менялась. Жидкие русые волосы Элизабет Пул зализывала в хвостик и носила комфортные джинсы с высокой талией.
Клиника не столько стояла на чистеньком холме, сколько пригвождала его длинными коробками пристроек и серыми щупальцами дорожек. Оставив Хоппера в обмороке на заднем сиденье, мы с Норой отыскали кабинет Пул в цокольном этаже «Дайкона», корпуса красного кирпича, где располагалась администрация. Я взглянул на Пул, а затем и на ее белоснежную мальтийскую болонку Ириску, которая выскочила из-за стола, звеня колокольчиком и с розовой заколкой на макушке смахивая на платформу на параде в честь Дня благодарения, – и мне немедленно захотелось отменить нашу эскападу.
Ситуацию существенно осложняли Норины актерские таланты – точнее, их вопиющее отсутствие.
Мы сели, и я объявил, что у дщери моей Лисы проблемы с дисциплиной. Нора скорчила рожу и потупилась. Пул буравила меня всепонимающим взглядом, в котором, впрочем, я отчетливо читал не сочувствие, но хладнокровный упрек, будто она понимала, что дочь моя – липа. Но когда я уже уверился,
