style="font-size:15px;"> Лицо во тьме – точно камень, глаза – черные провалы.
Шла она босиком. Белизна ночной рубашки сияла лиловым; вишенки походили на звенья цепей и колючую проволоку. Приглядевшись, я заметил, что на сгибе локтя она несет гнилую утопленницу Ляльку.
Сначала накатило отвращение, затем острое желание бежать со всех ног.
Девочка вытянула руку. По спине у меня побежали мурашки.
Она целилась в меня взглядом, крепко сжимая в кулачке что-то черное и блестящее. Не поймешь что, но похоже на пупса.
Не успел я сообразить, что творится, она развернулась, бросилась назад по дороге и белым вихрем исчезла за гребнем.
Я постоял, озирая пустоту холма, отчего-то предчувствуя, что девочка вернется.
Она не вернулась. И стояла поразительная тишина.
Ни намека на карканье Стейс, ни младенческого хныканья, ни шагов, ни скрипа сетчатой двери, ни грохота – ничего, только ветер распихивал кусты.
Даже далекая собака заткнулась.
Я потрусил к машине.
– Что такое? – спросил Хоппер.
– Девчонка его за мной увязалась.
Мы сели в машину и вскоре уже мчались назад по Бентон-Холлоу-роуд. Хоппер и Нора помалкивали, но я подозревал, что и они вздохнули с облегчением, едва расстояние между нами и Деволлями стало ощутимо расти.
– Вот что бывает от неправильной жены, – сказал я. – Жена создает мужчине обстановку. Чуть оступился – и до скончания дней своих из пластмассовых колонок слушаешь на повторе гундосый мьюзак Майкла Болтона[33]. Потому что надо включать мозги. Конечно, мужик хотел слинять. Я его не виню.
– Он дебил и лузер, – отозвался Хоппер с заднего сиденья.
– И так тоже можно сказать.
Мы мчались по Нью-Джерсийской, обсуждая Моргана Деволля и все, что узнали про Александру в «Брайарвуде»; еще несколько минут – и Нью-Йорк.
Все-таки прекрасен этот город: пусть ты провел несколько нервных часов в сельском пейзаже, среди медсестер, которые бросаются тебе под колеса, и диковатых семей, но Манхэттен все ближе, ты смотришь на ощетинившийся городской силуэт – а затем на мужика, который только что подрезал тебя на «ниссане», извергающем техано-польку на максимальной громкости, – и понимаешь, что мир по-прежнему хорош.
– Сандра ему играла, – продолжал Хоппер, не отводя взгляда от телефона, жужжащего сообщениями. – Понимала, что кто-то смотрит. Решила, что этот неизвестный кто-то и поможет ей сбежать.
– А страх темноты? – спросил я, покосившись на Нору. – И кстати. Откуда ты слово-то знала? Никтофобия?
Нора распустила длинные косы и теперь рассеянно глядела в окно, распутывая кончики.
– Терра-Эрмоса, – ответила она. – На втором этаже жил такой господин, Эд. Читал списки фобий и хвастался, какие у него есть. Никтофобии не было. Зато была автоматонофобия.
– А это что?
