и простых смертных. Далее началась подготовка в вуз и все связанные с этой кампанией умственные и финансовые усилия. По мере взросления Виолетта обнаруживала, что интересных людей вокруг нее становится все меньше, но как это всегда происходит, более придирчивое отношение дало свои результаты. Теперь студентка уже не посещала псевдобогемных вечеринок, где тусуются брадатые барды и болезненные учительницы литературы, не придавала значения бренчанью на три аккорда и разглагольствованию о необходимости школьной реформы. Ей опротивели осовелые глаза интеллигентов, полученных от брака бухгалтерши и водителя маршрутки, и тонкие губы их сухощавых подруг, говорящих о Лимонове, как о своем дежурном собутыльнике.
Она знала, что существует некая иная продвинутая братия, порой не ведающая, что пожалуй стоит соблюдать правила языка, когда пишешь о своих переживаниях, не пускающая слюны по поводу и без повода, лишь бы показаться не тем что ты есть, и не владеющая арсеналом жеманных жестов, типа: «Ах, эта «Монастырка» уже набила оскомину, вчера в буфете конференции пробовала «Хванчкару», или: «Между прочим, американцы считают Набокова своим парнем».
Она знала, что эта некая продвинутая братия, ведя и видя замусоленную жизнь среди контейнеров и малосемейных общаг, не отрекается от джунглей, ее породивших, а использует эту грязь чтобы вымесить глину. Эти неведомые «они» не ищут способов самовыражения, как слюнявые каэспэшники, а самовыражаются всеми известными способами, и на всю катушку. Они не причисляют себя к определенному сословию и живут так, как им живется. Там, у них, все происходит само по себе, без болтовни. Сами по себе рождаются стихи, песни, картины, сами по себе живут, и порой без сожаления горят рукописи, сама по себе, как озоновый слой, покоится над всем этим счастливая в своей неосознанности несостоятельность.
Но знать не значит видеть. Эта «сверхбогема», как окрестила ее Виолетта, оставалась невидимой и не подавала признаков жизни. Она была неоспорима в своем существовании, но не ощутима, как округлость земного живота, она чувствовалась в порывах весеннего ветра, но ею даже не пахли филармонии, литературные странички и известные кухни.
Иногда она как пресловутая барабашка стучала по трубе и с хохотом проходила через двор, не раздражая как веселье пьяных, а вызывая зависть, как неведомый способ интересно жить. Она проходила рядом, почти вплотную, но как бы сказав: «Посторонитесь», не удостаивала взглядом и исчезала за углом, не взяв с собой.
Но Виолетта не отчаивалась. Она знала, что ищет, и этого было достаточно. Духовная обстановка ее будущего жилища вырисовывалась куда лучше, чем материальная. О последней стороне думать как-то не хотелось, ибо тогда мысли омрачались, и выплывала трезвая фигура отца, а за ней бледное лицо матери, не предвещающее согласия. И положение усугублялось тем, что все пока зависело от родительской воли.
Несколько
