ему овса и налил в корыто воды. Подошёл к изгороди, долго вглядывался в сторону станицы, словно надеялся увидеть там что-то, потом, глубоко вздохнув, пошёл в курень. В избе было холодно. Емельян вышел во двор, набрал сухого навоза и кизяка. Долго бил кресалом, чтобы зажечь пучок сухой травы. Растопил печь, сел на низенькую скамейку, на которой Софья доила корову, и несколько минут глядел на разгорающийся огонь.
Уже затемнело, и он не боялся, что дым из трубы заметят в станице. Погрел у огня кусок сала и хлеб, пожевал. Через полчаса в курене стало тепло. Емельян лёг на сбитую из горбыля лежанку, покрытую тюфяком, набитым соломой, и затих. Его три месяца не было дома, скитаясь по Дону, он подбивал недовольных казаков на бунт против немецкой царицы, которая начала притеснять казаков за вольность и непослушание. Но казаки не слушали его. Он грозился:
– Глядите, станичники, дождётесь, когда жареный петух вас в задницу клюнет, да только поздно будет. Сами ко мне прибежите. А я прощу вас и возьму к себе.
– Да кто ты такой, чтобы ты командовал нами! – смеялись казаки.
– А вот скоро узнаете, – таинственно отвечал он, прищуривая глаз.
И вот он снова в родной станице, да дом его в себя не пускает. После того как атаман потребовал у него покупную на коня, он почуял, что дело добром не закончится, потому и не поехал сразу в дом. Да и где взять покупную ведомость, где найти хозяина? Ну, ничего, как-нибудь. Завтра жена придёт кормить на хутор скотину, от неё и узнает, что да как. С этими мыслями Емельян и заснул.
Проснулся он рано от холода, застудившего курень. Встал, вышел во двор. Темень ещё не спала, в стылом воздухе метался редкий снежок. Емельян вглядывался в сторону станицы, потому что знал, что на хутор должна была явиться жена Софья, чтобы покормить скотину. Вот в снежной занавеси мелькнула чья-то одинокая фигура. Чем ближе она подходила, тем явственнее было, что это была не женщина. Вот она уже у плетня. Емельян обрадовался:
– Сынок, Трофимушка, ты ли это?
Мальчик лет десяти испуганно остановился и стал таращиться в полутьму.
– Да это я, я, сынок, твой тятя. Не бойся меня, иди ко мне.
Мальчик быстро забежал на баз и бросился в объятия отца с криком:
– Тятя, тятя!
Емельян спросил:
– Чего ты здесь в такую рань, Трофимушка. А где же мамка?
– А мамка занедужила, лежит, – ответил Трофимка.
– А как там Груня, Христя?
– Они за волосы меня дерут и вечно хлеба просят.
Когда Емельян с сыном покормили скотину, отец наказал:
– Ты скажи мамке, мол, Емельян ждёт её. Да пусть провианту принесёт, а то я истощился весь.
– Я сам принесу, – пообещал мальчик.
– Нет-нет, самому не надо. Пусть мамка принесёт, мне ей слово сказать надо. Понял ли?
– Понял, понял, – закричал Трофимка уже на ходу.
Емельян вслед прокричал:
– Да, смотри, про меня, кроме мамки, никому не сказывай.
