предстоящей революции. Его провинция была уже чревата двадцатым веком, но он прошел мимо этого.
Мое преклонение перед Чеховым не поколеблено точкой зрения поэтессы. Но должен свидетельствовать, что ее критика всегда была обоснованна.
Впрочем, на мой взгляд, тут есть и еще один важный момент.
Помню, в тридцатых годах на одном вечере в Политехническом музее я слышал выступление Вл. И. Немировича-Данченко. Говоря о Чехове, которого он, в сущности, открыл как драматурга и привел в Художественный театр, Владимир Иванович назвал его поэтом. Меня очень поразило тогда, как же это я сам не понял до сего дня, что Чехов именно поэт!
И рассказы Чехова, и его пьесы, в какой-то мере испытавшие влияние Ибсена, именно поэтичны. Ранний Чехов был только реалистом. Но со временем он ввел в свои произведения именно поэтическую тональность. Чтобы увидеть это конкретно, достаточно перечитать подряд две пьесы Чехова, написанные на один сюжет: «Леший» и «Дядя ваня». Вторая драма есть опоэтизированный вариант первой… поэту Ахматовой не по дороге с поэтом Чеховым. Она иначе понимала поэзию и потому полемизировала с ним»[62].
Вот еще одна общая черта Ахматовой и Раневской. Обе они были приверженцами классицизма в искусстве, опирались в своем творчестве на вечные признанные ценности, с осторожностью относились к новаторству. Они не были консервативными, нет, просто чурались большинства послереволюционных экспериментов в сфере искусства, которыми буквально были переполнены двадцатые годы прошлого столетия. Очень часто под видом «нового слова в искусстве» скрывалась до отвращения пошлая безвкусица. Для того чтобы противостоять подобным «новшествам» надо было иметь мужество, потому что приверженцев всего «старого», «старорежимного» (вне зависимости от рациональности этого старого) ожидали неприятности. «Дуньку надо играть так же, как и Офелию», – говорила Раневская, прозрачно намекая на существование вечных ценностей.
Глава 3. Ташкент
Невозможно полноценно познать частное в отрыве от целого. Невозможно составить полноценное представление о дружбе Анны Ахматовой и Фаины Раневской, не зная условий, в которых эта дружба развивалась, крепла.
А условия эти были весьма и весьма своеобразными.
Ташкент времен войны был совершенно не похож ни на довоенный Ташкент, ни на послевоенный. И уж тем более он не имел ничего общего с Ташкентом современным. Разве что кроме географических координат…
Впрочем, начнем по порядку.
Эвакуация – такой процесс, который невозможно понять, не пережив. В представлении счастливчиков, не испытавших на себе тягот эвакуации, она может вырисовываться розовыми красками. Главное, мол, успеть эвакуироваться вовремя, чтобы не попасть в оккупацию, а там уж все будет хорошо. Во всяком случае, не хуже, чем было. Глубокий тыл, фронт далеко, никаких воздушных тревог, потому что вражеские самолеты сюда не долетают… А если еще и места плодородные, южные,
