Ахматовой Николая Гумилева расстреляли по обвинению в сфабрикованном чекистами заговоре, можно сказать – казнили безвинно. Единственным реальным «прегрешением» Гумилева было то, что он осмеливался открыто называть себя монархистом.
Притчей во языцех стал пресловутый «замкнутый круг» советского времени – без прописки (так тогда называлась регистрация по месту проживания) нет работы, а без работы нет прописки. Иначе говоря, тех, кто приехал в Ташкент или в какой-то другой город, самочинно не брали на работу, потому что у них не было официальной регистрации, и не регистрировали и не обеспечивали продовольственными карточками, потому что у них не было работы. Смешно и дико, но порой ради получения разрешения на прописку каких-то очень нужных сотрудников руководителям предприятий приходилось обращаться к самому Лазарю Кагановичу[68], бывшему председателем Совета по эвакуации. Порой прописка мешала воссоединению семей – кто-то из членов никак не мог поселиться там, где жили все остальные. Приходилось идти на хитрости – давать взятки, выдумывать несуществующие заслуги (заслуженным людям, как-то отличившимся перед советской властью, чаще шли навстречу), а то и просто жить где-то тайком, опасаясь облав и перебиваясь какими-то случайными заработками. Но такое было возможно лишь в том случае, если человека кто-то поддерживал, подкармливал, потому что, не имея продовольственных карточек, одними лишь случайными заработками невозможно было прокормиться.
Ташкент той поры был не слишком-то вместителен. При «широких» своих размерах город в основном был застроен одно-двухэтажными зданиями, далеко не во всех домах был водопровод (многим приходилось пользоваться уличными колонками), ну а газа так почти нигде не было – отапливались дровами и углем. Известный детский писатель Корней Чуковский описывал свои ташкентские «условия» так: «Моя комната с нелепыми зелеными занавесками, с шатучим шкафом; со сломанной печкой, с перержавелым кривобоким умывальником, с двумя картами, заслоняющими дыры в стене, с раздребежженной дверью, которую даже не надо взламывать, с детским рисуночком между окнами, выбитым стеклом в левом окне, с диковинной форточкой – немыслимый кабинет летом, когда под окнами галдели с утра до ночи десятка три одесситов»[69].
Сам город Чуковскому нравился. Очень. «Я брожу по улицам, – писал он в дневнике, – словно слушаю музыку – так хороши эти аллеи тополей. Арыки, и тысячи разнообразных мостиков через арыки, и перспективы одноэтажных домов, которые кажутся еще ниже оттого, что так высоки тополя, – и южная жизнь на улице, и милые учтивые узбеки, – и базары, где изюм и орехи, – и благодатное солнце, – отчего я не был здесь прежде – отчего не попал сюда до войны?»[70]
Когда светило солнце – было пыльно, как только шел дождь – становилось грязно. Поэтического своеобразия в Ташкенте было хоть отбавляй, но в сравнении с такими городами, как Москва, Ленинград, Киев, Минск,
Л. М. Каганович (1893–1991) – советский государственный и партийный деятель, близкий сподвижник Сталина. В 1957 г. был объявлен членом «антипартийной группировки Молотова – Маленкова – Кагановича» и снят со всех постов.
Там же.
