idero
Только Колька накрыл ладошками коричневого, в какой-то светящейся слизи жабенка, только отжал палец, чтобы посмотреть, там он или нет, как кто-то потянул его за ногу.
Разумеется, это был Витька Жук. То есть, Жуков, конечно же.
– Дай посмотреть, – сказал Витька.
Ну никакого терпения!
И вообще, кто поймал? Колька поймал. Значит, и смотреть ему первому.
Жабенок щекотно тыкался в ладони изнутри.
– Погоди ты, – сказал Колька приятелю. – Здесь тихонько надо.
– Ты только не упусти, – прошептал Витька, подползая ближе. Его черные глаза наблюдали за Колькиными руками с тревожным ожиданием. – На него дождь загадать можно. Или даже электрическую грозу!
– Ха! – Колька сел у канавы, наполненной мутной водой. – С ним все, что угодно, можно! Он же светящийся!..
Бахмати убрал ладонь с потного лба мальчишки.
Что за чудеса ему снятся! Странный мир, странные имена. Странное животное – жабенок. Бахмати причмокнул губами.
Ну да ладно!
Он поймал мизинцем невидимую нить яхун-тинтак – пустыной болезни. Нить обвилась вокруг пальца, серая, с черными утолщениями. Жадная до новой жертвы. Теперь слегка потянуть…
Родителям Сомхали, старому носатому Горхану и немолодой уже Касин, наверное, казалось, что Бахмати просто водит ладонями над дрянным одеяльцем, укрывшим тело их двенадцатилетнего сына, но там, где жила яхун-тинтак, его пальцы ловили все новые нити.
– Выше лампу!
Свет испуганно плеснул к потолку, тень Бахмати, увеличившись, прыгнула к ребенку, а нити на мгновение стали видимы.
Ахнула за спиной Касин.
– Ни слова! – рявкнул Бахмати.
Поддернуть, сплести хитрой косичкой, шевеля запястьями, сцепить еще несколько тонких отростков-волосков.
Ага! Последние движения наконец-то заставили показаться саму яхун-тинтак. Похожая на ком пыли с черной живой сердцевиной, словно любопытная женщина, она проросла сквозь грудь мальчишки.
– Ах, бабушка яхун-тинтак, – зашептал Бахмати, – дай-ка я тебя…
Косички задрожали в пальцах.
Чуть-чуть вверх, пауза, приопустить, осторожно завить нити ближе к сердцевине. Хорошо. Теперь медленно, не дыша…
Опускаясь по нитям, Бахмати одновременно приподнимал саму яхун-тинтак. Мгновение – и пустынная болезнь закачалась над Сомхали вся, даже маленький вертлявый хвостик вышел, неуверенно щупая остывший ночной воздух. Будто сердце билась внутри косматого серого кома черная горошина.
Ап!
Подкинув яхун-тинтак, Бахмати поймал ее в сплетение собственных нитей, ужал и быстро спрятал в вырез халата. Спи пока, бабушка.
Тут же ожил, закашлялся и заплевался пеной мальчишка.
– Воды, – скомандовал Бахмати.
Качнулась лампа, деля комнатку на светлое и темное, пропала и появилась Касин, протянула медный кувшин дрожащими руками.
– Не мне, ему, – наклонил голову Бахмати.
– Сомхали! Сынок!
Касин упала на колени возле лежанки. Полилась вода, омывая лицо Сомхали, струясь на земляной, плотно утрамбованный пол.
Мальчишка дернулся.
– Пей, сынок, пей. Все хорошо.
Рука матери приподняла голову сына.
Под стук зубов о медный край и гулкие глотки Бахмати кивнул самому себе.
– Я сейчас вернусь, – сказал он старому Горхану и вышел из хижины в ночь.
На темно-синем бархате неба сияли крупные звезды.
Земля была черна. Сгустком тьмы тянулась к звездам молитвенная башня. Где-то справа брякала колотушка охранника Зафира. Звук колотушки из-за расщепленного дерева был потрескивающий, дребезжащий, ни с чем не спутаешь. Спите спокойно! Только заткните уши! На недостроенной городской стене мерцали огни факелов.
Бахмати тихо свистнул.
Из шелеста в конце улицы возник шар перекати-поля, прокатился по тележной колее, подскочил и верным псом замер у ноги. Разве что сандалию не лизнул.
Иголками торчали соломинки.
Бахмати вынул из-за пазухи яхун-тинтак, раздвинул колючие ветки и подсадил ком пустынной болезни внутрь.
– До свиданья, бабушка.
Оглянувшись, он подтолкнул перекати-поле,
