style="font-size:15px;"> Бахмати в два шага оказался рядом, поймал в кулак клок волос, вздернул голову Сомхали так, что на свет появились лоб, второй глаз и искривленный, мокро поблескивающий рот под горбатым носом.
– На них посмотри, – указал он на жмущихся друг к другу Горхана и Касин. – Вот твои родители, здесь, а не там. И они любят тебя больше, чем свои жизни, потому что пригласили меня. Ты знаешь, что такое – пригласить меня?
– Не надо, – застонал мальчишка, хватаясь руками за запястье, увязшее в волосах.
Несколько мгновений Бахмати безумным взглядом сверлил его лицо.
– Мне было бы стыдно, – сказал он наконец.
И разжал пальцы.
Сомхали скрючился. Касин кинулась к нему.
– Ах, сынок, не говори так больше!
Бахмати, поймав за рукав Горхана, вышел с ним из комнатки. За узким проходом открылся внутренний дворик с палками высохших деревьев и холмиком тандыра. Сквозь решетчатый навес сияли звезды.
– Ты готов? – спросил Горхана Бахмати.
– Да, господин Бахмати, – произнес Горхан.
И хоть голос его дрогнул, Бахмати не различил в нем страха.
– Сядь.
Горхан сел на короткую скамеечку и откинул голову. Ни дать ни взять – старик, отдыхающий после трудового дня и заинтересовавшийся небом.
– Как всегда, у тебя есть выбор, – сказал Бахмати, присев на корточки, и беря ладони Горхана в свои. – Или время жизни, или глубина чувства. Выберешь первое, из времени твоей жизни вычтется год. Выберешь второе – и станешь любить жену и сына на четверть меньше от сегодняшнего. Ты понял?
– Да.
– Я спас твоего сына от яхун-тинтак. Справедлива ли плата?
– Да.
– Твой выбор?
– Год жизни.
– Что ж, – ладони Бахмати засветились. – Горхан Ильмурри жертвует Бахма-тейчуну год своей жизни. Да будет так.
Мягкий огонь перекинулся на руки Горхана. Пульсируя, он поднялся к плечам и выше, осветил лицо так, что черты стали неразличимы. Несколько мгновений, дыша с присвистом, Горхан пылал будто ламповый фитиль.
Затем сияние пригасло, и усталый огонь медленно потек обратно, в предплечья, в ладони, к Бахмати. И Бахмати принял и растворил его в себе.
Лицо Горхана, потемнев, застыло маской – постаревшей, изрядно потрескавшейся. Морщины чуть глубже изрезали щеки, несколько новых побежали от глаз к вискам, усохли губы, посеребрилась бородка.
– Жертва принесена.
Бахмати встал, втягивая ночь ноздрями.
О, ночь стала пахнуть по новому. Четче, ярче, богаче. Она пахла на целый дневной переход вглубь, расцветала оттенками и следами.
Он уловил слабый запах дочери Оргая, уходивший к северу, запах воды из родника, запах спящего города, ленивый и сухой, полный сонного бормотания. На западе гонялся за сусликами мертвый народец. У древних, почти съеденных песком развалин закапывался в яму побитый,
