же, он всё заберет. Я копил, собирал по крохам, занимал, где мог, чуть не просил Христа ради, но для покрытия долга не хватало именно той суммы, какую он давал за этих двух, и мне пришлось отдать их – Гэлею понравился мальчик; он соглашался покончить дело только с этим условием, не иначе. Тебя так пугает, что я их продал, разве лучше было бы, если бы я продал всех?
Миссис Шельби стояла, как ошеломленная. Потом повернувшись к своему туалету, она закрыла лицо руками и тихо застонала.
– Проклятие Божие лежит на рабстве! Гадкое, гадкое проклятое учреждение! Проклятие для господина, проклятие и для раба! Я была безумна, когда воображала, что из такого страшного зла можно сделать что-нибудь хорошее! Это грех владеть хоть одним невольником при наших законах. Я всегда это думала, когда была девочкой, а особенно с тех пор как присоединилась к церкви, но я думала, что заботливостью, добротой ученьем я сделаю своих невольников более счастливыми, чем свободные люди. Какая я была глупая!
– Полно, жена, ты, кажется, становишься настоящей аболиционистской.
– Аболиционистской! Пусть бы они узнали о невольничестве всё, что я знаю, тогда бы они могли говорить! Им нечему учить нас. Ты знаешь, я никогда не считала, что рабство справедливо, никогда не хотела владеть рабами.
– Ну, в этом отношении ты расходишься со многими умными и благочестивыми людьми, – сказал мистер Шельби. – Помнишь, какую проповедь сказал мистер Б. в прошлое воскресенье?
– Я не хочу слушать таких проповедей! Я не хочу, чтобы мистер Б. еще раз говорил в нашей церкви. Священники не могут уничтожить зла, не могут устранить неправду, как и мы не можем, – но защищать их! – Это прямо бессмысленно. Да ты, кажется, и сам был не очень доволен этою проповедью?
– Да, сказал мистер Шельби, надо признаться, что наши священники иногда заходят дальше нас, бедных грешников. Мы светские люди, часто принуждены на многое закрывать глаза, и привыкаем к разным несправедливостям. Но нам совсем не нравится, когда женщины или священники судят о вещах так грубо и прямолинейно, когда они отстают от нас в скромности или нравственности, что правда, то правда. Ну а теперь, моя дорогая, надеюсь, ты поняла необходимость этой сделки и убедилась, что из двух зол я выбрал меньшее?
– Да, да! – торопливо ответила миссис Шельби и рассеянно вертела в руках свои золотые часы. – У меня нет никаких драгоценных вещей, – прибавила она задумчиво – но не пригодятся ли на что-нибудь эти часы? Они очень дорого стоили, когда я их купила. Если бы я могла спасти хоть Элизиного ребенка, я бы готова пожертвовать всем, что имею.
– Мне грустно, очень грустно, Эмили, что это так огорчает тебя, – сказал мистер Шельби, – но теперь ничего нельзя поделать. Дело покончено; купчие подписаны и отданы Гэлею; и ты должна радоваться, что не вышло хуже. Этот человек имел возможность разорить нас, а теперь мы от него избавились. Если бы ты его знала, как я знаю, ты поняла бы, что мы спаслись
