означает «засушливое лето».
Иви – женское финское имя означает «жизнь».
Ирий
Когда отец умер, старые часы в гостиной били полночь. Седая кукушка выскочила из-за резных ставень над циферблатом. «Ку-ку… Ку-ку», – открылся механический клюв, щёлкнул медный язычок.
Ночь на распоротом брюхе вползла через узкие окна и улеглась на ковре чернотой. Эта ночь перекинулась дворнягой, старой и плешивой. Хозяйская рука давно не трепала кудлатый загривок, и она страшилась прикосновений. Скалить желтые резцы тоже было страшно, и всё, что оставалось этому нелепому существу, – истекать чернотой и звёздами на старый потёртый ковер, не отводя от меня своих безразличных глаз.
Когда умер отец, из-под половиц вышли три его тени, окинули взглядом потёмки гостиной, не замечая меня, свернувшейся калачиком под столом.
– Ей должно было нагреть самовар, – сказала тень отца, высекшего мою мать розгами, – но поганое дитя оставило его холодным.
– Теперь мы пойдём в Ирий, смердя его мором, – сказала тень отца, утопившего моих братьев в болоте. – Белая зверица настигнет нас. Как идти, если не пил кипрея, не прожевал стебель аира?
– Рёвом выреветь, – сказала тень отца, качавшая мою зыбку, – когда пойдём по ивовым прутикам.
Старшие тени мертвеца засмеялись и оскалились на младшую.
Когда отец умер, только я и лужица ночи на ковре видели, как две его тени отрывали кусочки от третьей – жевали их, посасывая, как сочный стебель аира.
Механическая кукушка прокуковала трижды по три и умолкла. Я вспомнила о том, что стоило напечь хлеба или блинов тонких, как кожица ягненка, жёлтых, как слепящее солнце, и нагреть самовар. Стоило вылезти из-под стола и почивать тени моего отца: ту, что засекла мою мать кнутом, ту, что утопила моих братьев в болоте, и последнюю – ту, что я все ещё любила, – сожранную.
Потом две отцовы тени долго спорили между собой, кто первый пойдёт по ивовым прутикам в Ирий.
– Уступи мне, – сказала тень, любившая розги. – Я старшая, потому что знаю, как кровь солона и играет на солнце, как раны тонки и как вкусен их вид.
– Не уступлю, – сказала тень, знавшая жажду. – Я хоть и средняя, но пойду первая, ибо знаю, как сладка вода и как напоить любого досыта.
Услышав это, старшая тень отца зарычала по-волчьи и разверзла огромный клыкастый рот, чрево тени было от горла и до пупа – воняющее сладким и заросшее бугристыми нарывами. Средней тени ничего не оставалось, как раззявить рот и излить из себя мутную болотную воду. Так и стояли они, тени моего отца, друг напротив друга, соревнуясь, кто от жизни отхватил лучшее, кто смерть глубже познал и кому следует поступиться.
Когда отец умер и тени его собирались идти по ивовым прутикам в Ирий, ночь, перекинувшаяся лужицей на ковре, подмигнула мне левым глазом – щёлкнула пастью, только я и видела, как исчезли в ней тени моего отца, словно их и не было.
– Сиротка, – причмокнула ночь, поглядывая лукаво, – не угостишь ли меня чем за доброе дело?
