огрызнулся Володя.
– Пистолет! – потребовал командир. – Говнюки все! Я – сам! Всем идти дальше. Командиром – Романюка…
До пистолета ему, разумеется, дотянуться не дали. В сожженной крупорушке, где был следующий привал, Романюк распорядился разжечь кольцом костры – в центре огненного, жарко дышащего круга Володя и Цедунько раздели командира, и Устименко приник ухом к его широкой груди. В ограждении костров – в дыму и летящих искрах – тугим кольцом стояли бойцы летучего отряда «Смерть фашизму», ждали Володиного диагноза. Но он не смог разобраться толком. По всей вероятности, это было крупозное воспаление обоих легких, протекающее к тому же в очень бурной форме.
– Помрет? – спросил Телегин.
Володя пожал плечами.
– Здесь задерживаться нельзя, – угрюмо заявил Романюк, – место нехорошее, могут ни за грош все пропасть. Надо нести командира дальше…
И понесли его – тяжеленного, мечущегося в жару на самодельных носилках, буйного – трудными тропами, лесной чащобой, ночною ноябрьской тьмой. Выл в лесу, не замолкая, мозглый, пронизывающий ветер, сек лица мокрым снегом, чавкали прохудившиеся сапоги, кровоточили стертые ноги бойцов, лопались все новые и новые пузыри на пятках, многие тащились нечеловечьим шагом – раскоряками, охая, почти плача, но все-таки тащились, будто он мог обернуться и пристрелить, как грозил в свое время, отставшего. Почти мертвый, он оставался командиром. К хрипению его прислушивались, ожидая разумной и точной команды. И говорили между собой:
– Перемогнется!
– С переживаний заболел. Шутки – своего убить!
– Все сам с собой. Внутри держал.
– Его бы в постелю!
– Ежели б соображал, а не в бессознании – нашел бы себе постелю. Ему такая судьба – чтобы все удавалось.
– А зубами скрыпит, а скрыпит!
– Хотя б на минуту прочкнулся – он бы определил…
На ночь в балке, где меньше задувал ветер, бойцы вырыли яму – величиной и глубиной в две могилы – туда спустили носилки с Цветковым, и туда же был определен Устименко с трофейным фонарем и медикаментами. Снаружи над «могилой» быстро и споро выгородили низкий шалашик – от снега и холода. Укрыв поудобней и поплотнее Цветкова, Володя разулся, закинул руки за голову, задремал и тотчас же услышал голос командира – слабый и сердитый:
– Сколько дней прошло, Владимир Афанасьевич?
– Это в смысле вашей болезни?
– Ага!
– Шесть вроде бы…
– И все меня на руках несут?
Устименко промолчал.
– А мне этот Мальчиков представлялся все шесть дней, – сказал Цветков. – Предколхоза этот. Как он мне…
Цветков не договорил, задохнулся. Прошло много времени, Володя уже думал, что командир заснул, но тот внезапно заговорил опять:
– Мужик
