Сорокин, что теперь вам оккупанты должны еще больше доверять…
– Они Андрея Филипповича будут хоронить! – вдруг с ужасом воскликнул Сорокин. – Вы представляете? Они будут его хоронить как своего героя, они из этого спектакль устроят, а наши люди будут плеваться и говорить: «Иуда!»
Ссутулившись, не зная, что ответить, вобрав гордую голову в плечи, Цветков вышел из комнаты, а Сорокин деловито велел Володе:
– Прострелите мне руку, что ли! Не мог же я в перепалке остаться совершенно невредимым. Хоть это-то вы можете? И с другими с нашими нужно что-то придумать, а то донесет какая-нибудь сволочь о нашей тут беседе… Только не насмерть…
– Я – врач, я анатомию знаю, – угрюмо ответил Володя.
На рассвете летучий отряд «Смерть фашизму» был уже далеко от Белополья – километрах в пятнадцати. Люди шли насупившись, молча, подавленные. Уже все знали трагические подробности налета на «полицаев». Цветков шагал, опустив голову, сунув руки глубоко в карманы реглана. До дневки он не сказал ни единого слова, а когда рассвело, Володя с тревогой увидел, как за эту ночь завалились его щеки и обсохли губы – знаменитый «лук Амура».
– Я заврался, Устименко, – сказал он наконец, садясь на бревна в заброшенной лесопилке и устало вытягивая ноги. – Я вконец заврался и не понимаю, имею ли право жить теперь, после совершенного мною убийства. Надо смотреть правде в глаза – я убил коммуниста, подпольщика, убил, полагаясь на свою интуицию, на понимание по виду, что такое предатель и изменник…
– Вот вы интуицию поносите, – негромко перебил Володя. – И ругаете себя, что по виду! Но ведь я тоже только по виду, или благодаря интуиции, за них заступился. Тут, по-моему, дело другое…
– Какое такое другое? – раздраженно осведомился Цветков.
– А такое, Константин Георгиевич, что мне – вы, конечно, можете ругаться – совершенно невозможно тут поверить в измену и предательство. Наверное, это глупо, но, когда я вижу мальчишку очкарика с эдаким хохолком, я не могу! Понимаете? Мне неопровержимые улики нужны, и ни на какой ваш интеллект я не поддамся. Я слишком в мою Советскую власть верю, для того чтобы так, с ходу, на предателя клюнуть…
– Что-то вы курсивом заговорили, – усмехнулся Цветков. – В общем это, разумеется, очень красиво: чистый грязью не запачкается – оно так, но жизнь есть жизнь…
Володю даже передернуло.
– Ненавижу эту формулировочку! – сказал он. – И всегда ее в объяснение низкого и подлого пускают.
– Значит, Володечка, вы вообще в измену не верите? В возможность таковой?
– Не знаю, – помолчав, произнес Устименко. – Во всяком случае, в измену, как вы ее себе представляете, не верю. И когда я только увидел этих полицаев, сразу подумалось: не так что-то!
– По физиономиям?
– Вы бы все-таки не острили! – попросил Устименко. – Правда в данном случае далеко не на вашей стороне, это следует учитывать.
– Насчет
