котами», что берут за основу бытия прежде всего своё благополучие. У него был немалый опыт общения с партаппаратчиками, нередко оставлявший в нём сугубо негативный след. Поговорка, что «в семье не без урода» устарела, да ещё как. Шло активное перерождение коммунистической партии, попрание её лучших идеалов. Последний тому пример не выходил из головы. Как-то Бытов, за глаза называемый секретарями парторганизаций «серым кардиналом» обкома партии, предложил Стражину поехать в Старогонский леспромхоз, крупнейший в области, и раздолбать по полной программе его руководство и партком. Мол, ничего не делают для внедрения бригадного подряда, хозяйственного расчёта. Однако журналист знал истинное положение дел в предприятии. Леспромхоз живёт в медвежьем углу, много лет подряд сюда не выделяли новую технику – ни на лесоповал, ни на вывозку древесины, а та, что в эксплуатации – отработала все положенные ресурсы и сроки, устарела морально и физически. О том не мог не знать и обком партии. Стражин уважал и команду директора предприятия и партком. Те прилагали все усилия, чтобы хозяйство было на плаву. Ещё они не умели юлить, изворачиваться перед областным начальством. Старогонский ЛПХ взывал о помощи, однако она была минимальная. Зато строго требовали от «лесных командиров» выработки, высоких производственных показателей, роста партийных рядов. Стражин не хотел причинять ни малейшего вреда лесникам, и под благовидными предлогами уклонился от предложения Бытова, выбрал командировку сюда, к геологам.
Теперь вместе с Разинцевым ехал в горы. С тем самым, при первой встрече с которым чуть не задохнулся от ревности. Казалось бы, его чувство к Лене давно остыло. И на тебе! Вновь и вновь он спрашивает себя, так что же его влечет к ней? Ответа нет. Может, любопытство? Нет, всё сложнее. Ему, прежде всего, просто хотелось в горы. Они, как полагал Виссарион, шлифуют душу человека, снимают с неё всякую накипь. Ему хотелось обновления, чтобы после поездки другими глазами взглянуть и на себя, и на окружающий мир, чтобы лучше понимать тех, для кого стал дорог, любим. Он осознал давно: любовь к Лене в прошлом, некие романтические приключения, которые, тем не менее на многие годы взяли его в плен и не отпускают. Сумбурные размышления прервал голос водителя:
– Разинцев, а чего кислый? Никак к жене твоей мчим.
– Отстань, Валька. Разморило меня.
– Смотри, окурок в бороде не оставь, а то вспыхнет твоя метла рыжая. А пожарных нет, тушить некому. Как тебя поджаренного Лена признает?
– Не егози, Шабалов, – нехотя ответил Разинцев. – У тебя самого борода чисто патриаршья.
Их голоса тонут в рёве двигателя. А гусеницы вездехода мнут и мнут белую шубу тундры. Шабалов смело ведёт свой «танк» навстречу очередному заряду бури. Валентину знаком тут каждый метр. Он старожил экспедиции, потому запанибрата, кроме Маньчука и его ближайшего окружения, со всеми: «старичок», «кадр», «смешная раззява», и чего ещё не выскакивает
