потешалась забавным зрелищем. Толпа отступила, чтобы не попасть под душ. Аплодисменты, шутки раздавались среди шума выплескиваемой с размаха воды. По полу текли лужи, в которых обе женщины шлепали по щиколотки. Вдруг Виржини, задумав подвох, выхватила у одной прачки ведро с кипящим щелоком и швырнула его в Жервезу. Раздался крик. Все думали, что Жервеза обварилась, но ей только слегка обожгло левую ногу. Взбешенная болью, она изо всех сил швырнула пустую шайку в ноги Виржини, которая упала.
Все прачки загалдели разом:
– Она перебила ей лапу!
– Черт возьми, а та хотела ее обварить!
– Она права, белокурая, если у нее вправду отбили дружка!
Г-жа Бош поднимала руки к небу с патетическими восклицаниями. Она благоразумно спряталась между двух лоханей, а дети, Клод и Этьенн, заливаясь слезами, задыхаясь в ужасе, цеплялись за ее платье, с криком: «мама, мама!» заглушаемым рыданиями. Увидев Виржини на полу, она подбежала к Жервезе и схватила ее за платье, повторяя:
– Полно, уходите! Будьте рассудительны… У меня сердце не на месте! Никогда еще не было такой бойни!
Но она отступила и снова укрылась с детьми между двух лоханей. Виржини бросилась на Жервезу. Она вцепилась ей в горло, стараясь ее задушить. Жервеза страшным усилием вырвалась и уцепилась за ее шиньон, точно желая оторвать ей голову. Битва возобновилась, – немая, без крика, без ругани. Они не схватились грудь с грудью, а старались вцепиться друг в дружку, вытянув руки, щипля, терзая все, что удавалось схватить. Красная лента и голубая сетка высокой брюнетки были сорваны, из-под лопнувшего корсажа выставлялось обнаженное плечо, тогда как у блондинки отлетел, – она сама не заметила как – рукав белой кофты и сквозь разорванную рубашку виднелась голая талия. Клочья материи так и летели. У Жервезы первой показалась кровь: три длинные царапины, спускавшиеся ото рта по подбородку; она берегла свои глаза, закрывала их при каждой оплеухе, опасаясь, что противница их выцарапает. Виржини еще не была окровавлена. Жервеза метила на ее уши и бесилась, что не может их достать; наконец, ухватила-таки сережку, грушу из желтого стекла, дернула и разорвала ухо; кровь брызнула.
– Они убьют друг дружку! Разнимите этих потаскушек! – слышались голоса.
Прачки подступили ближе. Образовались две партии: одни науськивали дравшихся, точно двух грызущихся собак; другие отворачивались дрожа, повторяя, что они заболеют от этого. Чуть не загорелась общая свалка; называли друг друга бессердечными, дрянью, вытягивались голые руки, раздались штуки три оплеух.
Г-жа Бош отыскивала гарсона прачечной.
– Шарль! Шарль!.. Да где же он?
Он оказался в первом ряду и смотрел на баталию, скрестив руки. Это был рослый малый с бычачьей шеей. Он смеялся, любуясь голым телом, проглядывавшим сквозь разорванное платье. Белокуренькая жирна, как перепелка. Забавно будет, если у нее лопнет рубаха.
– Как, вы здесь! – крикнула г-жа Бош, заметив его. – Да помогите же разнять их!.. Вы-то можете их
