Вы не знаете этой истории.
– Ну, а прекрасная Клоринда?
– Полноте! Ругон слишком умен, чтобы связываться с такой сумасбродной девчонкой.
Подойдя еще ближе друг к другу, господа эти завели очень скабрезный разговор. Они пересказывали истории, ходившие на счет двух итальянок, матери и дочери, не то авантюристок, не то аристократок, которых встречали везде, куда собиралось много народа: у министров, в театрах, на модных водах. Мать, говорили, была королевской крови; дочь, с забвением французских приличий, делавшим из нее «сумасбродную девчонку», оригинальную и дурно воспитанную, гоняла лошадей на скачках, выставляла напоказ на тротуарах в дождливые дни свои грязные чулки и стоптанные ботинки и со смелой улыбкой опытной женщины искала мужа. Ла-Рукет рассказал, что она приехала на бал к шевалье Рускони, итальянскому посланнику, в костюме Дианы, т. е. почти без костюма, и старик де-Пугаред, сластолюбивый сенатор, чуть было не предложил ей тотчас же свою руку и сердце. Во время этого рассказа депутаты поглядывали на красавицу Клоринду, которая, вопреки существовавшим правилам, рассматривала членов законодательного корпуса в бинокль.
– Нет, нет, – повторил Кан, – никогда Ругон не сделает такой глупости!.. Он говорит, что она очень умна и в шутку зовет ее «mademoiselle Machiavel». Она его забавляет, вот и все.
– Нужды нет, – заключил Бежуэн, – Ругон напрасно не женится… Это придает человеку вес в обществе.
Тут все трое принялись рассуждать о том, какую жену надобно Ругону: пожилую женщину, никак не моложе тридцати пяти лет и богатую, которая бы поставила его дом на приличную ногу.
Между тем шум постепенно возрастал. Собеседники, увлекаясь скабрезными анекдотами, не замечали происходившего вокруг них. Вдали, в коридорах, слышались голоса приставов, кричавших: «Господа, заседание начинается!» и депутаты входили со всех сторон в двери из цельного красного дерева. Зала, бывшая до того почти пустой, мало-помалу наполнялась. Маленькие группы переговаривались со скучающим видом с одной скамейки на другую; сонные депутаты, подавлявшие зевоту, затерялись в нахлынувшей волне и пожимали руки направо и налево. Рассаживаясь по своим местам, новоприбывшие депутаты улыбались однообразной улыбкой. Они казались членами одной семьи, равно проникнутыми чувством долга, который пришли сюда исполнить. Один толстяк, на последней скамейке слева, уснувший очень крепко, был разбужен соседом и, когда тот сказал ему на ухо несколько слов, поспешил протереть глаза и принять приличную позу. Заседание, занимавшееся до тех пор вопросами, крайне скучными для этих господ, вдруг получило живой интерес.
Теснимые толпой, Кань и его два собрата бессознательно уселись на свою скамью. Они продолжали болтать, подавляя смех. Ла-Рукет рассказывал новую историю про красавицу Клоринду. Ей пришла однажды в голову изумительная фантазия: обтянуть свою комнату черной драпировкой, усеянной серебристыми блестками, и принимать своих знакомых в постели, укутавшись черным одеялом, из-под которого виднелся только кончик ее носа.
Кан усаживался уже
