хотел что—то сказать, но лишь промычал, топая своими валенками на одном месте.
– Во, как тебя пробрало! Это ж надо – как?!
Нюрка подошла поближе и стала рассматривать посиневшие губы «Гутенморгена», которые в тот момент уже вытянулись в трубочку и покрылись инеем.
– О, как табе, паря, лихо! Ты, Семен, не боись, я сейчас принесу кипяточку и мы в момент отпарим твои лизуны!
Нюрка ушла. Семен сжался весь в комок, ожидая ее возвращения. Ему было настолько больно и обидно за себя, за свою дурь, что он, не скрывая чувств, заплакал. Хотелось выть по—волчьи, но проклятая железка держала его мертвой хваткой, делая сексуальней и без того его сексапильные губы. Долго ли, коротко ли, но Нюрка пришла в тот самый момент, когда Семен почти распрощался со своей жизнью, потеряв всякую надежду на спасение.
– Что, родимай, все стоишь? А куда ты на хрен с подводной лодки денешься? Вон, как рожа припаялась – хрен отодрать! Сейчас я, касатик, водичкой теплой полью, и ты оттаешь, соколик ты мой!
Нюрка из чайника стала лить воду на таз в то место, где крепились губы Семена с инопланетным «звездолетом». Он почувствовал, как теплая вода коснулась его «ротовых конечностей», и это нежное, словно материнское прикосновение живительной влаги, вселило в него потерянную полчаса назад надежду на жизнь. Рот Сени «Гутенморгена» под действием теплой воды постепенно отошел. Семен мгновенно отлип, и не удержав равновесие завалился задом в снег. Его губы, как два огромных украинских вареника, распухли и напоминали перезрелые сливы. Он хотел что—то сказать Нюрке в знак благодарности, но вместо звука голоса Семен услышал странные звуки. Звуки эти напоминали бьющийся об воду рыбий хвост. Его вытянутые губы странно прыгали перед его ртом, и от них исходило какое—то ранее ему неведанное губоплескание.
– О, соколик, как твои грибы занемели! Ты, Семен, теперь похож на того Поля Робсона! Тот тоже был на весть мир знаменитый губошлеп! Может и ты, апосля таких стрессов, станешь знаменитым, как сам Поль? Может в нашем деревенском хоре будешь петь? Ты же парень статный и, до безобразия красив. Губы у тебя щас, что станок для лобызания наших баб! Ты ж таперь своими грибами, всех девок деревенских зацелюешь до смерти, – сказала доярка и рассмеялась.
Семен осторожно трогал пальцами свой рот и удивлялся своему слабоумию. Он, раз от разу что—то хотел сказать Нюрке, но губы не слушались его. Они болтались, словно два связанных между собой детских надувных шара с налитой в них водой, и издавали такое шлепанье, что сквозь слезы Гутенморген даже засмеялся. Сейчас ему было просто смешно. Рот не хотел слушаться, будто это был не его любимый рот. Он был словно чужой. Будто это был не тот рот, который час тому назад прикладывался к бутылке с Канонихиным бальзамом. Будто бы это был не тот рот, который еще два часа назад целовал дома под елкой его жену Аньку, и ощущал ее нежные, теплые и влажные губы. Что теперь скажет она, когда увидит эти фиолетовые сливы? Что
