его голос и, обхватив себя за плечи, вглядывалась в его растерянное и такое любимое лицо.
– Холодно… – наконец, едва слышно сказала она.
– А я прямо с поезда… к вам… Я очень… волновался… Время такое… – Ракелов вдруг оборвал себя на полуслове.
– Холодно… – повторила она громче.
Ракелов, наконец, услышал и, скинув пальто на пол, прижал Ирину к себе, поцеловал, потом отстранился, глядя счастливыми глазами.
– Какие губы у вас…
– Какие? – она улыбнулась.
– Нежные, – выдохнул он. – А воздух… Вы чувствуете, какой сегодня воздух? Воздух сегодня густой, – сказал Ракелов, поглаживая ее по волосам. – Не то что движениям – мыслям сквозь него пробраться мудрено. Для всего усилия нужны, – его голос подрагивал. – А усилия происходят от неуверенности в необходимости замысленного. Ежели делаешь что, ощущая сопротивление, значит, Бог тебе делать это не велит, дьявол сделать торопит, а душа предостерегает.
– Так что же, душа вас разве предостерегает? – прошептала Ирина, испытующе глядя ему в глаза.
– Может, и предостерегает. Только я последнее время что-то слеп стал да глух.
Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала его, прошептав:
– Ники, милый, давай поделим эти ночь пополам – ты бери свет, а я возьму тьму…
Звезды, подвешенные за окном на тоненьких небесных нитях, подрагивая от любопытства, пытались заглянуть в спальню. Круглая сонная луна снисходительно улыбалась перламутровым ликом. Она тоже иногда позволяла себе заглядывать в окна, но только туда, где ее ждали, туда, где слова любви и признаний сливались в единый поток страсти, поднимающийся с грешной земли к небесам с мольбой о прощении. За безумную страсть и за то, что она делает с людьми…
6
Автомобиль подъехал к дому на Мойке. Распутин вслед за Юсуповым вошел в дом с заднего крыльца.
– У тебя, Феличка, никак гости? – нахмурился Распутин, услышав доносившиеся сверху веселые голоса и смех.
– Григорий Ефимович, не обессудьте, это у жены, друзья собрались. Скоро уйдут. Пожалуйте пока в столовую, – Юсупов указал на лестницу, ведущую вниз.
Распутин снял шубу, расправил расшитую васильками шелковую рубашку, подвязанную толстым малиновым шнуром, и, показалось, нехотя, начал спускаться. Когда вошел – приостановился у двери и оглядел комнату, разделенную аркой на две части. Скользнув взглядом по коврам, красным вазам китайского фарфора, массивной дубовой мебели, подошел к инкрустированному секретеру с множеством крохотных бронзовых колонн и ящичков, и принялся открывать и закрывать их, с детским любопытством заглядывая в каждый.
– Затейливый шкафчик! – пробормотал он, чуть оживившись, когда наигрался вдоволь. Заметил стоящее сверху распятие из горного хрусталя и гравированного серебра и прикоснулся к нему
