застывшим, улетая назад вместе с перроном, вокзалом и всем, что бы ни было в том городе.
Горчичное зерно
Поздним осенним вечером спешил я к приятелю на ночлег. А жил он на городской окраине, за железной дорогой. Не освещенные переулки, грязные подворотни, лихая шпана – туда и в светлое время суток не всякий отваживался. Но мне тогда выбирать было не из чего.
Доезжаю до вокзала, выхожу на безлюдный перрон. Можно махнуть через пути, но на той стороне колдобины с лужами. Так лучше пройти до конца освещенного перрона, а потом уж спускаться в темень и грязь. И вот, чую, следом за мною увязались. И точно ведь – двое. Как я их заметил спиною, не знаю, но разглядел все подробно: оба повыше и покрепче меня, в темных куртках, руки держат в карманах.
Я иду – и они следом, не отставая и не сближаясь. Я молчу – и они молчат. Между тем светлого пути остаётся немного, три фонаря, дальше – тьма. Надо что-то предпринять, на что-то решиться. Повернуть назад к вокзалу? Ну а потом? Да и пропустят ли они назад? Идут ведь не просто так – по мою душу идут, это ясно.
Вот еще фонарь, а там все, последний. В темноту ступать, с этими двумя за спиной, нельзя, никак нельзя – пропадешь. Вон карманы их курток оттопыриваются от тяжких кулаков, а, может, и от кастетов. Что делать? Броситься бежать? Нет, догонят. Закричать? Бесполезно – от вокзала уже далеко, рот зажмут. Вот и последний фонарь, а там – конец.
И тут на меня нашло. Лучше сказать – снизошло. Да ведь точно – не сам же я придумал, сверху упало. То самое – зерно горчичное, передвигающее горы. Встаю я под фонарем и поворачиваюсь к преследователям лицом. Останавливаются и они, шагов за пять.
– Подойдите-ка! – говорю им.
Да как говорю-то – спокойно, сильным голосом, власть имущим, сам себе удивляюсь.
Мнутся малость, но подходят.
– Ближе, ближе! – распоряжаюсь я по внезапному вдохновению.
И вот, как бы в полете, вдруг, негаданно, осеняю крестом голову рядом стоящего, возглашая громко в ночи:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
Сую пятерню ему под нос. И – чудо! Парень послушно клонит голову и руку целует.
– И ты, сын мой! – велю второму.
Вдохновенно крещу и его, протягиваю тыльной стороной ладонь. Прикладывается и он.
– Ступайте с миром, откуда пришли! – говорю теперь строго,.
Парни разворачиваются и двигают обратно к вокзалу.
– Поп что ли? – доносится до меня.
– А кто его знает, с бородой, – неохотно откликается второй.
Я спускаюсь с перрона, и никого не страшась более, спешу к ночлегу.
Сон ласточки
Повествование в эпизодах
Памяти отца
Санный след
Сереньким февральским утром, после Сретенья, из Маньчжурии выехали сани, запряженные низкорослой
