style="font-size:15px;"> Вадим Сергеевич, пораженный, ещё долго стоял столбом, плохо соображая, что делать дальше. Потом, присутулясь, побрел в сторону кафе. У входа приостановился, покрутил головой, но потом все же зашел. Сел у окна, попросил чая и водки.
– Что ж, вечная память! – сказал, взяв стакан.
И сам не поняв, в чью память, одним махом выпил.
Армулла
Детская память не могла не сохранить это необыкновенное имя. Армулла возвращался поздней ночью, когда я уже успевал наполовину выспаться и просыпался от ожидания. И он приходил, словно являлся из сна. Раздавался тусклый стук пальцев по стеклу, его голос: «Миша!»
– Иду, иду! – откликался отец.
Загоралась под потолком лампочка. Я отворачивался к стене, прикидываясь спящим, потому что входя Армулла обычно спрашивал обо мне.
– Заснул, – отвечал отец. – Ужинать будешь?
– А, Миша, какой сейчас ужин, спать надо.
Отец снова ложился. Армулла плескался над тазом, скрипел пружинами кровати, стягивая сапоги. Потом выключал свет.
Но так было не всегда. Иногда он спрашивал отца:
– Ну как, спать будем или побеседуем?
В его голосе слышалась просьба. И мне хотелось, чтобы отец согласился. Да он никогда и не отказывался.
– А что, я ведь почти выспался. Давай побеседуем, до утра еще далеко.
– Я сегодня с добычей, Миша, – голос Армуллы теплел. – Смотри, полная бутылка. Что, печка-то потухла? Давай плитку включим.
Они садились к столу – отец, как был, в нижней рубахе и кальсонах, Армулла в форменных своих штанах и выцветшей серо-голубой фуфайке. Он служил швейцаром-вышибалой при вокзальном ресторане. Все его там знали, посетители подносили со столов «по маленькой», задабривая на всякий случай. Но на службе Армулла не пил, дружбы ни с кем не водил. Он сливал водку «в карман», где держал бутылку, объясняя:
– Ладно, дома за твое здоровье выпью, ладно.
Армулла презирал свою службу и привязчивых посетителей, но от водки и денег не отказывался.
– С тобой, Миша, выпью. На душе опять сволочь сидит.
Они выпивали, скворчала на сковородке какая-то еда. Начинался разговор.
– Сегодня полковника милиция взяла, – говорил Армулла. – Страшно ругался, посуду бил.
Полковника в городе многие знали. Говорили, что раньше он жил в Москве, служил после войны чуть ли не в генеральном штабе, а пропал из-за жены. Она связалась с молодым офицером и что-то такое наболтала про мужа, что его арестовали, несколько лет продержали на севере, а потом прислали на жительство в сибирский наш город. Тут он и кипел в своре таких же потерянных и вечно пьяных людей. Всё имущество полковника заключалось в стакане, в простом граненом стакане, которого обычно не оказывалось в нужную минуту у мужичков, «соображающих» вокруг рынка или в привокзальных посадках. Заметив группку из трех-четырех человек, полковник подходил
