страстное единодушие заглушило различия, возникшие в ходе долгой разлуки, и постоянный страх, порожденный полной неизвестностью на протяжении пятнадцати лет, страх, который сделал их уязвимыми.
Она вспомнила о страшном гневе Жоффрея и о его поступке нынче утром, когда он преподнес ей этот великолепный подарок, испанские пистолеты, теперь лежащие на столе в открытом футляре. Как страстно он сжал тогда ее в своих объятиях!
Но тут сообщили о том, что пожаловала герцогиня де Модрибур, попечительница Королевских дочерей[1].
Пришлось отправиться ей навстречу и позаботиться о несчастной, которой стало дурно на берегу.
Всю вторую половину дня Анжелика пыталась привести герцогиню в чувство. Теперь бедняжка чувствовала себя лучше и вот уже час спокойно лежала в своей широкой постели. Анжелика отослала фрейлин, потому что отчаяние, которое они выражали при виде своей госпожи, могло потревожить целительный покой. Но теперь она сожалела о том, что не может отлучиться. Жоффрей не заглянул проведать ее, не передал никакой весточки, и Анжелике захотелось увидеть его.
Еще она сожалела, что в порыве сострадания приказала перенести попечительницу в их покои в форте.
«Следовало бы попросить госпожу Маниго приютить ее. Или госпожу Каррер? Кажется, над трактиром устроено несколько комнат для приезжих господ офицеров. Хотя там не слишком удобно и довольно шумно. А эта бедняжка нуждалась в тщательном уходе. Я опасалась, что она никогда не выйдет из своего странного изнеможения».
Она вернулась к постели. Но почему-то ее взор избегал останавливаться на лице спящей среди кружевных подушек женщины.
Несмелая хрупкая красота этого юного лица вызывала какое-то болезненное ощущение.
«Почему я представляла себе герцогиню де Модрибур толстой старухой, вроде ее дуэньи Петрониллы Дамур? – размышляла Анжелика. – Это похоже на дурную шутку».
Видимо, госпожа Каррер, которая помогала Анжелике раздевать герцогиню де Модрибур, тоже пребывала в замешательстве от божественного тела попечительницы. Анжелика услышала, как та что-то невнятно бормочет, покачивая головой в ла-рошельском чепце.
Однако и она, и госпожа де Пейрак, будучи дамами Нового Света, привычными к самым неожиданным ситуациям, хранили молчание. За последние несколько дней они всякого повидали! Невозможно все время поражаться и воздевать руки к небу. Глядя на одежду жертвы кораблекрушения, ее юбку из желтого атласа, зеленовато-синее верхнее платье, красный шейный платок и лазоревый лиф, госпожа Каррер только позволила себе прошептать:
– Вы только гляньте на ее оперение! Не женщина, а настоящий попугай.
– Быть может, это новая парижская мода? – предположила Анжелика. – Госпожа де Монтеспан, царившая там, когда я оставила двор, обожала яркие цвета.
