повиляла хвостом и посидела в ожидании минуту-другую. Когда ничего не произошло, Фаро побежал ко мне. Бедный песик. Он был голоден, а теперь, дома, рассчитывал, что его покормят. В магазине полно собачьего корма, но, конечно, не здесь, так что я дала ему кусок кукурузного хлеба и немного рагу из банки. Сегодня я позволила себе как следует ему обрадоваться, поскольку по крайней мере прямо сейчас могу не беспокоиться насчет незнакомца. Я погладила его, поговорила с ним. Поев, он лег рядом со мной у входа и положил голову мне на ногу. Очень трогательно: он вел себя так только с Дэвидом, ни с кем больше. И все же, спустя всего несколько минут, Фаро вскочил и побежал вниз к дому, где снова уселся перед входом в палатку. Хотя он любит меня, кажется, за хозяина признает незнакомца.
Но человек так и не вышел из палатки.
Я понимаю, что он болен, но насколько сильно, не знаю. И поэтому не знаю, что делать. Может быть, ему лишь слегка нездоровится и он решил отлежаться.
А может, ему настолько плохо, что он не может подняться. А может, вообще умирает.
Прошлой ночью я бы не подумала, что это будет так меня волновать, но сегодня я переживаю. Все началось со сна, который я видела перед тем, как проснулась. То был один из тех снов, что больше похожи на грезы наяву, у меня бывают такие, когда я полусплю-полудремлю. И даже отчасти понимаю, что смотрю сон, и потому в каком-то смысле сама его придумываю, но, поскольку отчасти все-таки сплю, он все равно выглядит как настоящий. Так вот, мне снилось (или я воображала в полудреме), что это мой папа болеет в палатке и что вся семья снова здесь, дома. Я почувствовала себя такой счастливой, что у меня перехватило дыхание и я проснулась.
Я лежала, понимая, что все не так, но начинала понимать и еще кое-что. Мне казалось, я привыкла быть одна, свыклась с мыслью, что навсегда останусь в одиночестве, но я врала сама себе. Теперь, когда рядом есть другой человек, думать, что все станет как прежде, что долина снова станет пустой – и теперь уже навсегда, несомненно, – так ужасно, что я не могу этого вынести.
Поэтому, хотя человек и не знаком мне, и я его побаиваюсь, мне страшно за него, и мысль, что он может умереть, повергает меня в отчаяние.
Я пишу это отчасти для того, чтобы расставить все по местам у себя в голове, чтобы помочь себе решиться. Думаю, вот как я сделаю: подожду еще до вечера. Потом, если он по-прежнему не выйдет из палатки, спущусь вниз, пока светло, и тихонько посмотрю, как он. Возьму с собой ружье.
28 мая
Я снова дома, в собственной комнате.
Мужчина – в палатке, в основном спит, и так слаб, что не может встать. Он едва понимает, что я рядом.
Вчера под вечер, в 4 часа, я, как и решила, взяла ружье и медленно и тихо, все время прислушиваясь, стала обходить дом, подкрадываясь к палатке. Услышав любой подозрительный звук, я бы, пригнувшись, постаралась убежать, пока меня не увидели. Когда я вышла на лужайку перед домом, собака поскакала меня встречать. Я боялась, что она залает, но Фаро лишь обнюхал мои ноги, повилял хвостом и стал выжидательно глядеть
