style="font-size:15px;"> Пехота, взяв очередную высоту, умолкла, но вслед за ней ринулся левый фланг ополченцев.
– Все сгниём… – промямлил Петрович из своего угла.
– Ты еще, сука, не вякай! – запретил ему Пашок и таки принял у Артёма капитуляцию. – Не надо во всём верить попам этим, надо свою голову иметь. Ты, Артём, я вижу, нормальный пацан, будешь попом-батюшкой, служи реально, а не для отмаза.
В конце концов, всё отдалось на разграбление безжалостной пехоте. Кирилл с обидным смешком заявил:
– А ещё мой дед говорил, что церковь у нас жидовская и правят ей фарисеи.
Но неожиданно правый фланг ополченцев робко поддержал павшую крепость. Это вмешался Алик.
– Да что вы парня затравили… Что мы во всём этом понимаем? Бог видит, кто какой из себя есть.
Но было слишком поздно. Артём, как истерзанный генерал, влекомый в цепях вдоль руин, мог только благодарно отозваться с высоты своего великолепного и героического падения:
– Бог всё видит.
– А я не верю в Бога, – вдруг хихикнула Наташа, и война вдруг закончилась, потеряв всякий смысл.
Все резко замолчали. Пашок вроде хотел ещё что-то сказать, уже набрал в лёгкие воздух, но передумал и громко выпустил его. Алик, скинув свою гримасу хмурой обособленности, немного приободрился и посветлел. Кирилл, глядя на керосинку и отчего-то щурясь, поплотнее закутался в Пашкову куртку. Наташа встала и прошлась по комнате, чуть не наступив на Петровича. Петрович захрапел.
Артём улыбнулся. Он вдруг явственно осознал, что все эти люди – и потерянный Алик, который сначала почему-то так ему не понравился, и неприятный, буйствующий Пашок, и лицемерный, трусливый Кирилл, и несчастный Петрович, вызывающий лишь презрение – ему, отнюдь, не враги; что они не из противоположного лагеря, как воображалось ранее; что их зло ничуть не хуже его зла; что, в целом, они все Божьи люди, так как никто из них не ругал Бога и не отрицал Его.
Все, кроме Наташи, с которой он уже успел совокупиться в своём сердце. Уронив голову на стол, Артём ощутил себя предателем, Иудой, и никак не меньше. Ему оставалось только бросить серебренники к ногам Наташи и вздёрнуть себя на дереве. Он застыл в глубоком немом отчаянии.
– Ладно, давайте бухать! – Пашок схватил коробку с вином.
– Может, ты не будешь больше? Гаишников не боишься? – посмеялась над ним Наташа.
– Волков бояться – в лес не ходить, на! Моё вино, я выпить хочу с пацанами! – он достал краник из коробки и с пафосом повелел: – Женщина, тащи стаканы!
– Мне в этот! – абы как пододвинув посуду к Пашку, она указала на стаканчик Кирилла. – Он водкой вашей не воняет.
– Давайте, разбирайте, – налив, Пашок произнёс тост: – За встречу.
Артём воспринял это как спасение. Ему требовалось хоть как-то заглушить боль, которая терзала его. Он видел себя жалким ошмётком грязи, омерзительной смрадной
