и пытался понять его предпринятые шаги в соответствии с вновь изданным его указом.
И если он не находил какой-либо укрывающейся от глаз детали то все, как говорят, сходило по-доброму.
Если же что-то находил и не понимал, то сначала вызывал к себе, а уже после этого при необходимых разъяснениях ставил свое заключение.
Обычно в таких случаях оно было суровым. Но, иногда и прощались некоторые, если смогли убедить султана в своей правоте.
Осман всегда любил, когда его подчиненные толково ведают о своих шагах и умеют отстоять свою позицию. Он никогда не перебивал при этом и слушал до конца, а если что-то недопонимал, то переспрашивал вторично.
Сама система таких докладов была достаточно отлажена. Исполнитель от каждой провинции, то есть цхетин, по приезду в столицу всегда рассказывал о положении дел на своей территории.
Это тут же подтверждалось султанскими лазутчиками, засланными в какое-то время туда же.
Если рассказы не совпадали, то посылался новый лазутчик, а руководитель оставался здесь до выяснения обстоятельств.
С одной стороны это было жестоко, но с другой – справедливо.
«Аллах запрещает говорить неправду, – всегда говорил Осман, – поэтому, я проверяю, так как являюсь его наместником здесь, среди вас».
Подчиненным пересмотру деваться было некуда, и они в поту и переживаниях всегда ожидали возвращения лазутчика.
И хорошо, если все, что они говорили, подтверждалось. В противном случае, их ждало одно – плаха с палачом.
Но не всегда Осман был суров, даже если что-то и не клеилось. Он понимал, что многое зависит от самих людей, что-то ему или другим ведающих. Поэтому, он руководствовался своим собственным мнением и порядочным опытом знания людей.
Ошибок, практически, не было. Лишь однажды только он казнил цхетина не по его вине, да и то благодаря тому, что лазутчик был не совсем точен в своем докладе.
После этого Осман полностью положился на свое собственное решение и не старался поддаваться на кропотливую болтовню других.
Мысли султана вновь перекинулись на сына.
«Надо было все-таки оставить их пока там, – решал он про себя, сознавая, что уже поздно что-либо предпринимать. – Ну, ничего, попляшут все у меня по приезду, – вновь продолжал рассуждать Осман, – и если Аллах допустит гибель моего сына, то я утоплю в крови все их семьи вместе со слугами взятые».
Таков был суровый приговор тем, кто задумал что-либо изменить в этой стране.
Султан больше не желал думать о подобном и смотрел просто вперед. Перед ним расстилалась почти бескрайняя равнина, усеянная теми же камнями и небольшими участками пахоты.
Весна была ранней и не все пока трудились в поле, хотя солнце уже пригревало. Старейшины ждали особый указ о начале работ.
Таким для них был
